Я доставал из снежных кармашек плоды. Сочные, вкусные, хотя и жестковатые. Разумен был садовник. Надо же вырастить такую зимостойку! Одно тревожило: умрет дерево, а с ним - память о человеке. Дичков много вокруг, но они не заменят чудо-дерево, зачатое от прикосновения умелой руки. Весной надо непременно привить молодняк этим сортом.
Однако меня опередили. Вон лесовка уже окультурена. А вон - еще… И какие крепыши! Через год-два будут с урожаем,
Доброе дело человека продолжают другие. И это - закон жизни. Не умолкать в зимы грушевой капели у Лютовой поляны. Не умолкать!
Густолесье скрывало дали. Только по яркости неба над головой определил: солнце отрывалось от гор. В распадке же, где я заночевал, было еще сумеречно, свежо, и деревья мылись густой росой. Каштаны едва расцветали, но уже пахло медовыми куличами.
Ждал от природы необыкновенного, волнующего. Откровения какого-нибудь. А она молчала, словно обдумывая, чем бы удивить.
Наконец выдала… В ультрамариновом подлеске вспыхнула желтая звездочка. Косой лучик ткнулся в низовую листву чинары и обломился в пей. Подумалось, встретил волшебный цветок папоротника, за которым так много и безуспешно охотился в детстве. Вот он, всесильный,- бери! И открылся не в опасную ночь, а спокойным утром.
Вспомнил я, сивая голова, о детском увлечении и опять вроде ребенка стал. Заволновался. Бросился в заросль. Успеть, пока не отцвел! Колючие лианы хватали за одежду, не пропускали. Вырывался - и вперед, вперед!
Оставалось протянуть руку, когда лучик оборвался и цветок погас. Не успел, неторопь! Отцвел!
Но улеглось волнение, с ним отошло и детство. Что же светилось? Там, где должен быть цветок, нашел всего-навсего кожистый листок держидерева. Безвременно пожелтевший и залитый росой. Луч, оказывается, шел не снизу, а сверху, через щелку в листве, как через нетуго сжатый кулак. Пока я одолевал заросль, солнце отошло от щелки и цветку - конец.
В подлеске вспыхивали новые оранжевые цветы. Да не такие лучистые и яркие, как первый, и не волновали, не звали к себе. Ведь тот, первый, был не только солнечным, но и волшебным.
Стройная чинара как будто только что выпрыгнула из чащи и, пораженная глубиной простора, замерла на крепкой ноге над коричневой осыпью. Там ее и нашло солнце, отделившееся от голубого перевала, - нашло и надело на нее, красивую и смелую, золотую корону. Обдуваемая ветерком, она робко улыбалась.
Вот на чинаре, на высоте двух наших ростов, означился поясной портрет женщины. Светотень не проработала детали лица, но и без того рисунок живо напомнил мне знаменитую Джоконду. Даже тревожно стало: вдруг к дереву протянет руку великий Леонардо? Смотрел на рисунок, как на чудо, с неуемным волнением.
