– Я свой, – услышали они громкий шепот. – Не стреляйте.
– Кто такой? Назовись! Какой части? Окруженец? Партизан?
– Кладбищенский сторож я, – сказал пришелец и закашлялся.
Лейтенант засветил фонарь. Узкий луч выхватил из темноты высокую, сухощавую фигуру в грязном ватнике, перепоясанном широким самодельным кушаком из сыромятной кожи. На голове мужика громоздился огромный волчий треух. Из-под нависающего козырька на них с подслеповатым прищуром смотрели странные собачьи глаза. Бледный свет фонарика, отражаясь в зрачках, придавал им несвойственный человеку звериный блеск. Ксения прижалась к плечу лейтенанта. Луч фонаря дрогнул, принялся шарить по фигуре незнакомца. На левом плече мужика висела обычная трехлинейка, на правом – тощий сидор. За кушаком приткнулся небольшой, остро наточенный топорик.
– Я с деревни Скрытня. С погоста. Кладбищенский сторож я, – повторил пришелец.
– Назови имя!
– Вовка Никто.
– Как?!
– Никто – моя фамилия. Родители сгинули. Вот и записали в сельсовете под фамилией «Никто».
– Документы имеешь?
– Я – член колхоза.
– Почему мы должны верить?
Вместо ответа лесник покорно поднял руки кверху, позволяя себя обыскать. Обыск длился недолго. Подозрения политрука развеял июньский номер «Красной звезды», обнаруженный во внутреннем, потайном кармане ватника. Тот самый номер, в котором было опубликовано обращение товарища Молотова. На этом обыск прекратился.
– Такое носишь с собой? – хмыкнул политрук. – Не боишься? За такое фашисты повесят на первом же столбе.
Кладбищенский сторож весело закивал, скаля рот в щербатом волчьем оскале. Оглядев скудное угощение, пришелец сам, добровольно достал из вещмешка «кирпич» крупнолистовой махры в желтенькой обертке.
– Смеешься? – набычился политрук.
– За Вязьмой. – кладбищенский сторож махнул рукой в темноту, – не доезжая Дорогобужа, большой лагерь. Там вешают каждый день. И это счастье – быть повешенным. Быстрая смерть на миру, без утраты человеческого образа. Я насмотрелся, привык и теперича не боюсь.
– Может, врешь, что член колхоза? Может, ты лишенец?! – вскинулся политрук. – Против советской власти агитируешь?
– Да оставь ты его! – вмешался лейтенант. – А ты – как там, бишь, тебя?
– Вовка Никто.
– … поделись, что ли, табачком. А про лагерь не трепись. Враки это. Бойцы РККА в плен не сдаются.
Пока суть да дело, Ксении удалось рассмотреть сторожа получше. Спутанная седеющая борода закрывала его шею и верхнюю часть груди. Большие кисти его рук с обломанными грязными ногтями, не знали покоя. Развязав и завязав бечевку «сидора», они принялись отделять от полей «Красной звезды» правильные прямоугольные лоскуты, пригодные для изготовления козьих ножек. И ни разу пальцы его не дрогнули под сокрушительными обвинениями политрука. Он сидел возле костра в неудобной позе, на корточках. Узкое бледное лицо его обрамляла тень усталости. Он сворачивал самокрутки и выкладывал их в ряд на поросшее изумрудным мхом бревно, то и дело с тревожной собачьей преданностью посматривая на лейтенанта и политрука. На Ксению он тоже посматривал, но изредка и с неприятным плотоядным выражением, так, словно давно не видывал женщин. Сколько ему лет? Пятьдесят? Шестьдесят? Семьдесят?
