– Демонстрируют виртуозную технику пикирования. Хладнокровны, бесчеловечны, – продолжил Соленов. – Где, говоришь, это было? Под Дорогобужем?
– Да им хладнокровие и ни к чему, – отозвался ополченец из шестой бригады. Он будто бы пришел в себя, взгляд его прояснился. Чувствуя настроение слушателей, он продолжил рассказ:
– Они не встречали сопротивления. Никто с земли им не ответил. Выстроились в ряд и улетели в западном направлении! – рассказчик махнул рукой назад, откуда тянулась поредевшая колонна отступающих.
Теперь среди них стало больше раненых. Некоторые едва тащились, ведомые легко раненными бойцами. Показались и беженцы с узлами, котомками, тележками, а некоторые и вовсе налегке. Многие с детьми. Ксения кинулась к кабине. Там ещё оставались полторы пачки галет и плитка поседевшего шоколада. Найденное Ксения раздала беженцам. Не обращая внимания на благодарности, она продолжала прислушиваться к рассказу ополченца.
– Мы думали – конец бомбежке. Не тут-то было! И получаса не минуло – они вернулись.
– Кто? – уточнила Ксения, но рассказчик лишь устало махнул на неё рукой.
– Сначала на дорогу высыпал народ. Так и чесали от Дорогобужа. Без оглядки, пёхом. Кто на горбу вещи волок, кто буквально раздетый, в чем мать родила. Бабы тащат детей. Дети орут. Куда побежали? Зачем? Лучше бы под немцем остались. Могли ли мы их, к примеру, накормить? Нам-то самим мало. Краюха хлеба и полбанки сгущенного молока на человека в день. А в это время снова лаптежники нагрянули.
– Как вы сказали? – Ксения видела – Соленов волнуется, но ей же надо знать в точности!
– Юнкерсы! – рявкнул Соленов раздраженно.
– Они, гады! – подтвердил рассказчик. Губы мужика дрожали, обметались розоватой пеной. Он бормотал речитативом:
– Не могу забыть пылающий город в дыму, взрывы бомб, бегущих по дороге жителей, и над всем этим – парящих в высоте черных птиц. А ведь это было двадцатого августа. Сегодня-то которое число?
– Уже октябрь, – тихо проговорил Пеструхин.
– И то я думаю, что-то похолодало!
Рассказчик умолк, словно подавился собственным ужасом. Продолжая мычать и давиться словами, он закатывал глаза так, что были видны одни лишь желтоватые белки.
Политрук завертелся на месте, заерзал выпученными глазами, но расстрельная команда разбрелась кто куда, только фабричный мальчишка всё стоял на обочине дороги посматривая в окровавленное лицо мертвеца.
Ксения приблизилась, протянула рассказчику фляжку.
– Попейте чайку. Он остыл, но настоящий, цейлонский.
