— Так, так… — Ахапкину не сиделось, он ёрзал на стуле, с оперуполномоченного глаз не спускал. — Сам-то что?.. Мысли какие? Подозрения имеются? Твой же начальник?..
Минин пожал плечами.
— Ты же знал его лучше меня? Воевал с ним в Смерше.
— Воевал, — опустил глаза Минин. — Только на разных фронтах.
— Ты не открещивайся, капитан!
— Отчего же. В личном деле всё есть, — поднял светлые пронзительные глаза тот. — И дружили мы до последнего.
— Ну?
— Мужик он прямой был. Правильно вы подметили. Твёрдый. Но чтобы разговоры о собственной смерти вести… Никогда язык его не поворачивался. Песни любил горланить. Песни — да.
— Значит, повода не подавал?
Минин энергично головой отмахнулся:
— Да и не пил он особенно. Другие, бывало…
— Я про других не спрашиваю, — оборвал оперуполномоченного Ахапкин. — Дома, значит, бывал у него?
— Один он, как перст. Попугай чудной и всё.
— Чего?
— Попугай у него занятный.
— Этот ещё откуда?
— Савелия… извиняюсь, майора Подымайко, ещё как прибыл на службу, подселили на жительство к одному семейству. Оба древних старикана без детей и наследников. Ну на второй или третий год он их схоронил, а квартиру за ним так и закрепили. И птица ихняя осталась. Они, говорят, по триста лет живут. Чудной дурачок, говорить умеет и орал по ночам, когда Савелий лампу гасил. Он его из-за этого Провокатором звал.
Ахапкин в недоумении уставился на оперуполномоченного.
— Будил тот его среди ночи, только заснёт…
— Сам он провокатор! — зло взвился Ахапкин. — Провокатор и есть! Такое спровоцировать только враг народа может. Мне вон в Сталинграде, знаешь, что сказали? Я ж сюда оттуда примчался, в дом не заглянул.
В дверь опять постучали, но уже настойчивей.
— Войдите! — крикнул полковник, махнул рукой Минину, а сам полез за папироской. — Кому там не терпится?
— Мне выйти? — подскочив на ноги, вытянулся Минин.
— Подожди в приёмной. Понадобишься, — глубоко затянувшись папироской, выдохнул с удовольствием клубы дыма Ахапкин, встал из-за стола и покачал головой в тревоге. — Сегодня у нас горячий денёк будет.
В дверях Минина чуть не сшиб подполковник Баклей, рвущийся к начальству; капитан успел посторониться, прикрыл дверь и, тяжко переведя дух, уселся к стене, ничего не замечая и не подымая глаз. Напротив, запрокинув ногу на ногу, высиживал, дожидаясь своей очереди, Квасницкий. Пытливо уставившись на капитана, он сверкал тонкой оправой очков.
IV
— Нет, что вы мне ни говор-рите, Ер-ремей Тимофеевич, — помешивал чай в мельхиоровом подстаканнике и поглядывал в тёмное стекло постукивающего на рельсах вагона Яков Самуилович Шнейдер, — а всё же чем тщательнее скр-рывается, тем яснее обнар-руживается.
