Заорала Глашка диким криком, рот открывает, а голоса нет. Рвётся бежать! А ноги не слушаются, не двигаются. Дёрнулась Глашка и проснулась, подскочила в постели. Бухали, стучались в окно ставни, выли собаки…
Зашлось в ужасе сердце, бьётся, вот-вот выскочит! Глашка за голову схватилась. С ума бы не сойти со страху!.. Кто же грешница та? За что её, бедную?
Не помня себя, выбежала прочь от дома, на свет, к людям. Только какие же люди? Откуда им быть? Рань, ещё спать да спать. К Митрофанихе, что ли? Поплакаться… За что ей мука такая… Нет. Спит старая. А не спит, наговорит ещё небось что. К речке, на берег, там тихо, на травку.
В куртке Петровой на плечах, так, в ночной рубашке, босая, не чуя холода, спустилась к бережочку. Тихо над речкой. Туманчик лёгонький, чуть-чуть прямо над водичкой. Волны никакой, а он стелется. Легко на душе. Вроде совсем отпустило… Тьфу на тебя, старуха проклятая! Больше на ночь и рта не позволит Глашка ей раскрыть. Муки-то такие принимать!
Опустила она голову на руки, которыми крепко сжала подобранные к подбородку колени, — ну девочка маленькая, а не баба измученная!.. И заснула как есть, сидя.
* * *
А глаза открылись враз, лишь кто-то горячий влажный коснулся руки. Дёрнулась — щенок соседский. И как он её нашёл, дурачок? Глашка потянулась всем телом, огляделась, прижала щенка к груди, заворошила ему шерсть на бестолковой мордашке. Глупышка! Вот кому всё нипочём! Ни ночь, ни ставни, ни руки летающие… Тьфу ты, чёрт!
Глашка поднялась, вроде и не замёрзла… Умыться, что ли?.. Вода-то чистая в речке, утром она совсем прозрачная, нетронутая ещё.
Сбежала совсем к бережку, нагнулась — и отпрянула. Мешок, туго перетянутый бечёвкой, торчал над поверхностью, махрами грязными высовывался. Прорезался голос у Глашки. Завизжала она в ужасе и помчалась прочь, вскинув руки.
VIII
Тихо, как-то сам собой, но разговор этот должен был родиться. Новый человек в коллективе! Как лодка по воде — без волн не обойтись, даже вроде и незаметных, а тут новый криминалист!..
Удивительно, что такая развалюха, как Кузякин, оказалась в прокуратуре, да ещё в следственном отделе! Диковат, худ, бледен, одни глаза ещё на что-то годятся, сверкает ими из бездонных глазниц, словно сыч…
Зональный прокурор отдела Яков Готляр, по своему обыкновению вытянув длинные тонкие ноги в щеголеватых жёлтых туфлях, покуривал сигарету, рассуждая вроде сам с собой, в ногтях ковыряясь, изредка поглядывал по сторонам. Ему не мешали, не перебивали, но и не поддерживали; старший следователь Федонин к сейфу спиной привалился, чуть подрёмывал: вчера опять допрашивал допоздна. Зимина будто раскрытым окошком вся увлечена, ленты дыма во двор пускала; Кокарев, как обычно, с головой в футбольной газете — перекур не перекур, так лёгкая психологическая разминка среди рабочего дня с утречка, после выходного только все и увиделись, а начальство на совещаниях.
