— А если бы ты родилась мужчиной? Ещё больше подавила бы женщину? Уж ты поплясала бы на наших костях!
Бунт на корабле?!
Веронику она хочет качать на руках. Веронике она хочет дарить подарки.
— Я родилась женщиной, — говорит она примиряющим тоном.
— Ты могла родиться мужчиной.
— Зачем ты дразнишь меня?
Припасть губами к влажным белым ровным зубам. Они — прохладны?
Руслана протягивает руки к Веронике. Касается плеч осторожно, но в следующую минуту прижимает Веронику к себе и целует в губы. Узкие ледышки. Замёрзшая девочка. Рёбрышки, маленькие тугие груди. Ещё мгновение, и Руслана присаживается от боли — Вероника коленкой саданула её в пах.
— Нет, нет, нет! — злая дробь в уши.
Ещё мгновение, и Вероники в комнате нет.
Солнце обдаёт комнату золотистым душем.
«Нет, нет, нет!» — из углов, с потолка пикирует к Руслане.
Она кидается прочь из комнаты, из дома. Ноги подводят к парикмахерской. Не задумавшись, влетает в неё и оседает на свободный стул. Она — в очереди. Она — среди мужиков. Это мужская парикмахерская.
Зачем она здесь?
Ей нужно срезать волосы.
Зачем ей короткая стрижка?
Она хочет отомстить.
Кому? Мужикам? Веронике?
Как трудно сидеть на одном месте!
На негнущихся ногах Руслана входит в громадный светлый зал, видит тощую женщину с перевёрнутым лицом под шаром крашеных волос. Тощую зовут Инна.
Шорох дождя. Звук из детства. Помогал уснуть. Будил утром. И сейчас пробрался в сон, застучал, забил звуки и голоса южного сна, затушевал серым лица и ситуации. Ничего не помню.
Серое окно. Окно в моё детство. Подойду и, как в кино, — кадр за кадром.
Не хочу детства. Не хочу пуговиц и полосатых рубашек. Не хочу Люши у окна.
Отец в больнице. Мы с мамой вдвоём в доме. Сядем друг против друга. Будем говорить много часов подряд.
Босиком иду по своей комнате.
Пол — холодный, но мне приятен этот холод.
Мне нужна мама.
В доме — свет. Зажжены все лампочки, хотя сейчас сумерки раннего утра. Никаких следов вчерашнего разгрома нет: стекло с пола и с полок горки убрано. Даже лимонное деревце перевязано на сломе и водворено в свою глиняную посудину. Отбитый кусок приставлен к стене, можно склеить. На столе — чистые чашки, салфеткой прикрыта тарелка с пирожками. Что же, Ангелина Сысоевна ночью пекла их?
Иду на цыпочках в мамину спальню, чуть приоткрываю дверь. Мама читает.
— Встала? Вот и хорошо. Пойдём пить чай. Я боюсь пошевелиться — разбудить тебя.
— Как ты себя чувствуешь?
— Спала как убитая.
Разговора не получается. Мама молчит.
