– Они… открывают свой… чемодан… – выдавливает она между приступами смеха, – а все вещички обоссаны!
Льву, однако, не до смеха. Он открывает чемодан и щупает его содержимое, чтобы удостовериться, что здесь только одежда и никакой электроники, иначе ему несдобровать… А Мираколина, знай себе, закатывается:
– А я-то из себя выходила, когда у меня как-то шампунь разлился!
– Шампунь! – восклицает Лев. – Ты гений!
Он вслепую перерывает сначала один чемодан, потом другой, третий, пока не находит большой флакон шампуня. Содержимое он выливает в угол багажного отсека, а освободившуюся емкость, не теряя ни секунды, заполняет, чем положено. Ох, какое облегчение! Закончив, он плотно завинчивает крышку. Сунуть, что ли, флакон обратно в чемодан? Нет, решает Лев, пусть катается вон там, в дальнем углу.
Испустив глубокий вздох, мальчик возвращается к Мираколине.
– А руки помыл? – прикалывается та.
– А зачем их мыть? – хмыкает Лев. – Они и так все в шампуне!
Теперь покатываются оба. Приостановившись, чтобы перевести дыхание, они полной грудью вбирают разлитое в воздухе приторное благоухание фруктового шампуня, и хохочут еще неистовей, пока совсем не выбиваются из сил.
В наступившем молчании что-то неуловимо меняется. Напряжение, возникшее между ними при первой встрече, тает. Мерное покачивание автобуса убаюкивает; Лев чувствует, как голова Мираколины ложится ему на плечо. Он боится пошевелиться, чтобы не разбудить свою спутницу. Мальчик счастлив. Само собой, упрямица ни за что бы этого не сделала, если бы ее не клонило в сон.
И тут она вдруг произносит голосом, в котором не слышно и намека на дремоту:
– Я прощаю тебя.
И снова из самой глубины его души поднимается волна, как в тот день, когда он понял, что родители никогда не примут его обратно. Этот поток эмоций невозможно сдержать, и во всем мире не найдется емкости, которая вместила бы его. Лев силится подавить подступающие рыдания, но его грудь предательски подергивается в такт тихим всхлипам – не остановить, как давешний смех Мираколины. Она, конечно, знает, что Лев плачет, но ничего не говорит; ее голова так и лежит у него на плече, и ее волосы вбирают в себя его слезы.
Все это время Лев не осознавал, в чем нуждается больше всего на свете. Ему не нужно было ни жалости, ни поклонения. Ему нужно было прощение. Нет, не от Господа, тот и так прощает всех. И не от людей, подобных Маркусу или пастору Дэну, которые всегда стояли на его, Льва, стороне. Ему необходимо было прощение от мира непрощающих. От того, кто не принимал его. От такого человека, как Мираколина.
