О нём самом соседи долго ещё предпочитали не вспоминать вовсе. В самом начале войны часть подвальных помещений в срочном порядке была превращена во временные склады. А вот каким образом расторопному хозяйчику пустеющего с каждым днём дома удавалось запускать в заманчивые хранилища цепкую руку, так и осталось тайной. Неласковое то время приучило поневоле горожан приторговывать: сносной одёжкой, обувкой, какая есть; обыватели потянулись на ближнюю барахолку с экзотическим названием. Волокли на Кубинку отрезы, у кого сохранились, старинную посуду, разом потерявшие цену древние книги и драгоценные ковры. Меняли на что поесть: хлеб, соль, масло, брали по случаю керосин, спички. У кого золотишко какое или камушки от бабушки припасены, те, случалось, заглядывали в Торгсин. Жили нервно, голодно, крутились, кто как мог, особо не роптали, оно и понятно – война ведь… не подличали, боялись опуститься.
И только семью дворника Аббаса крикливая разорительница-ворона упорно не задевала жёстким своим чёрным крылом. Общая беда только поначалу растревожила её, но потом, словно извиняясь, вдохнула в их стены спокойствие и тщательно скрываемое благоденствие: бегал по улице крепенький последыш Назим, сбивая близоруких стрекоз липким смолистым шариком на длинной бечёвке; пёстро разодетая, стремительно хорошеющая полнотелая Азиза, любимица родителей, резвилась в дальнем сквере с гладкими кавалерами; бодро поливал из большой зелёной лейки свой асфальтовый надел отец семейства. И только мухи, эти чёртовы мухи – ну, кто же ещё сотворил этих гнусных насекомых, в самом деле – то и дело тревожили ритуальный послеобеденный сон дворничихи Назиры, рыхлой бабы с отёчными от беспрерывного спанья руками, ногами и побитым оспинами большеносым лицом, не проработавшей за долгие годы своего земного несуетного пути ни единого рабочего денёчка. Трезвенник-муж, гроза мелкой шпаны и жалких окрестных пьянчуг, чистюля и аккуратист (двор при нём просто сиял!), благоговел перед супружницей; поговаривали, что даже побаивается её, хотя никому не довелось даже разочек услышать, чтобы из их окон доносилась просто громкая речь, а не то чтобы брань или ещё того хуже. Всякий раз, когда детвора затевала в неурочный час возню, рыцарь метлы возникал тотчас на пороге дворницкой, как на капитанском мостике, и, прижав корявый палец к редким, как у китайца, усам, возвещал торжественным шёпотом: «Ты-ыс-с-с, мадам дворник спит!»
