– Перегрел я его, – оправдывался Веденеев, оглядываясь в небо. – Видишь? Перегрел!
– Ты, Веденеев, сейчас, ёктыть, своей задницей ствол охлаждать будешь! Понял!? Я приказываю продолжать огонь!
– Сейчас, товарищ старший лейтенант, – засуетился Веденеев. – Сейчас…
– Повтори приказ! – рявкнул Нелюбин, не узнавая ни своего голоса, ни интонации.
– Есть продолжить огонь! – рявкнул и пулемётчик, толкая в спину своего второго номера.
Но стрелять им больше не пришлось. Три пары Ю-87 развернулись над рекой, набрали высоту и начали друг за другом, вереницей пикировать на овраг. Ещё несколько пар бомбили переправу.
Бойцы сразу попрятались в ячейках. Счастье выпало тому, кто не спал ночью, не поддался усталости и успел зарыться в землю основательно.
Бросаясь вниз, пилоты пикировщиков включали сирены, и лежавшим в своих утлых ячейках внизу казалось, что это воют падающие бомбы, что летят они точно в их окоп, потому что лётчикам сверху видно всё, и от них уже не спрятаться нигде. От «юнкерсов» существовало только два спасения: блокирующий зенитный огонь или истребители. Не раз Нелюбин наблюдал, как наши ЛаГГи трепали в небе «юнкерсов», и 88-х, и 87-х. Но где они, наши ЛаГГи? Да и зенитки все на том берегу. Пытаться отбиться стрелковым оружием – дело дохлое. Людей погубить и обнаружить свои огневые точки, которые они накроют через минуту, при очередном заходе. Так что самое правильное – лежать в окопе, забиться в угол, молить бога, что и эта бомба пролетит мимо, и ждать, когда «лаптёжники» израсходуют боекомплект и горючее.
Земля ходила ходуном. С треском и грохотом валились деревья, с корнем вырванные из земли, взрывной волной ломало верхушки и осыпало сучья. Тошнотная гарь тяжёлым туманом расползалась по земле, по склонам и, отыскивая солдатские окопы, затекала в них, рвала лёгкие, выедала глаза и сводила с ума.
В какое-то мгновение Нелюбин понял, что разрывы смещаются к берегу. Там, вниз, на песчаной косе ухали, расшатывая обрыв, бомбы, сбрасываемые «юнкерсами». Туда, в бескрайнее поле Днепра, ныряли ревущей сиренами вереницей пикировщики. А это означало, что его Седьмую роту, кажись, оставили в покое. Вот только, что осталось от его роты?
Старший лейтенант Нелюбин поднялся на четвереньки, как оправившийся от испуга зверь, стряхнул со спины комья земли, поправил сползшую на глаза каску и хрипло прокричал в слоистую сизую мглу оврага:
– Эй! Кто живой? Приготовить оружие!
И тут же задвигались и другие. Закашляли, чертыхаясь и проклиная немецкую и свою авиацию.
