Наташа остановилась перед длинным коридором:
– Я тебя здесь подожду, не могу дальше…
Саша быстро прошел мимо.
Дедушка с тросточкой, в клетчатой рубашке и синих эластановых тренировочных штанах, придерживаясь за стену, медленно шел, к диванчику, на котором сидела Наташа. Она подвинулась, с тревогой наблюдая за его движениями: старики так неловко и внезапно падают. Дед трясущейся рукой оперся на диван и с трудом сел.
– Я тут посижу с тобой, доченька. Он старательно пристраивал трость рядом с собой, та упрямо скользила по полу и норовила упасть. После нескольких попыток, он поставил между ног и взялся обеими руками. – Доктор сказал «Гуляй, Николаич, гуляй, и жить будешь», а мне уж хватит, устал жить. Но гуляю, мы, старики, цепкие. Блокаду прошли, что же я коридор не пройду? Вот так два раза пройду, потом посижу… два раза пройду, потом опять посижу… Своими ногами хочу отсюда уйти, а там и помирать можно.
Наташа посмотрела на его руки: бледные, почти прозрачные, морщинистые, в мелких веснушках с плохо подстриженными ногтями и стянутой вокруг них кожей. Держали трость как штурвал самолета… Это и есть последний штурвал, которым он еще хоть как-то мог управлять оставшейся жизнью.
Вспомнился разговор с врачом. Здесь, может даже и на этом диванчике: старики, которым угораздило родиться в войну и после, росли в тяжелейших условиях, ели все, что мало-мальски похоже на еду, сейчас уходили один за другим. Не хватало жизненных сил на спокойную старость, все потрачено на то, чтобы выжить в детстве, а потом вытянуть своих детей. Дедушки и бабушки, мамы и папы сделали все, чтобы наши детские годы запомнились сытыми, веселыми и беззаботными, не похожими на их детство. Совсем недавно, разбирая кладовку, Наташа выкинула огромную эмалированную синюю кастрюлю доверху набитую старой крупой: гречка, рис, перловка. Мамин стратегический запас «на черный день». Так она, помня послевоенную нищету, в которой росла, хотела быть уверенной, что сможет спасти семью от голода. Перестроечные годы воскресили ужасы военного детства. В большой квартире Наташа везде натыкалась на оставленные родителями «заначки»: несколько пачек пожелтевшей от времени писчей бумаги, пыльные немодные ситцевые отрезы на несколько комплектов постельного белья, большая коробка доверху набитая спичками, болгарскими сигаретами «Opal» и «Примой», хотя папа не курил. Давали по талонам в универмаге. Раз дают, значит надо брать – раньше так ходили в магазины. Даже ее и брата детские варежки и меховые воротники от старых пальто, побитые молью и годами, тщательно завернутые в тряпочку лежали в огромном родительском шифоньере.
