– Яша, – оторвал его от мыслей голос Шереметева, – А ведь Карл-то шведский не утерпел тогда, что Ингерманландию Петру отдал, поперся под Полтаву. Чего ему там надобно-то было у Османов под брюхом?
– Так ведь до того, то в Астрахани бурлило, то на Дону. Все решали. Признать Петра царем – али нет. Ведь так и не признали ироды. Да и что с Карла взять. Он все себя с великими мира этого ровнял. Все с султанами породниться мечтал. Думал, его до Портала допустят. Кто-то видать в спину его сильно гнал. Кто-то неумелый и не умный. Вот он супротив Доли, супротив воли Богов и попер. Так ведь и не вышло у него ничего. Закончилась та баталия знатной попойкой меж офицерством доблестным, его и нашим, за одним столом, а он болезный один и сбег с ближними холопами своими. Не берись за гуж, коли, не дюж, – Яков, вспомнив все, удовлетворенно хмыкнул, опять увидев в глубине времени, как они нашли тогда Петру взамен Анхен, эту ядреную бабенку – Марту Скавронскую, ноне получившую имя Екатерины. Чистой значит, – Тоже мне чистюля, – он опять хмыкнул, – А ведь смотри, двух дочек принесла кровь с молоком. Анна и Елизавета, не девки – загляденье, – Он опять погрузился в воспоминания.
Только вот государь уперся тогда, как баран, ни как жениться на ней не хотел, признать ее царицей законной. Видать, после того как Анхен ему на Москве отлуп дала, все отойти не мог. Пришлось его на Прут гнать и в руки туркам сдать. Да тащить туда эту Марту чистюлю, выкупать его из плена. Да в мирный договор включить пункт о венчании. Сколько ж сил положили на дурака! Яков сплюнул на пол, заслужив неодобрительный взгляд Шереметева. Но зато уж и Екатерину подвели под венец, и Указ о единонаследии вырвали, и старые роды отодвинули. Пора бы было и вновь в Закатные края прокатиться, показать воспитанника, других посмотреть, решить, что далее делать, не век же здесь по болотным кочкам прыгать, да жалкую эту крепостишку отстраивать, на смех всем лешакам и кикиморам, болотным. Брюс потянулся и громко сказал:
– А не пора ли нам братцы по Европам проехать! Хватит киснуть тут на островах средь лишайников и валунов серых! – и опрокинул в глотку целый стакан самогонки.
– Ура!!! – дружно грянуло в землянке.
Ни одно произнесенное слово не принесло столько пользы, сколько множество несказанных.
Плутарх
Отпраздновав Новый год по Указу его величества государя в январе, собрав все необходимое в дорогу, посольство приготовилось двинуться в путь. Это было уже не Великое посольство, состоящее из недорослей и неучей, впервые высунувших нос из своей дремучей чащи. Это было уже не сборище потешных мальчишек, только ростом великих, а умом несмышленышей, впервые принимавших тайну посвящения и возглавляемых прыщавым бомбардиром, считающим, что ему предназначено покорить весь мир. Нет, в этот раз от берегов смурой и затерянной средь северных лесов реки Невы, от бывших Концов света, от станового хребта нового мира, от веретена судьбы всей этой необъятной Ойкумены, в гости к младшим и равным братьям отправлялось посольство таких же Посвященных. Участие Восточных братьев, как теперь называли их во всем обитаемом мире, на всей Земле Обетованной, становилось все более и более весомым. Кончилась Смута. Прежние понятия о том, что Русь откачнулась от общей братской семьи, о ничтожности людишек, дерущихся на ее просторах за кусок хлеба и золотую монету, за призрак власти и помрак силы, о слабосильности родов, и непокорности остатков ордынских дружин превратились в совершенно другой взгляд на тех, кто вошел в новое посольство. Эти, которые теперь окружали Петра, были великолепной оправой пусть и фальшивому, но сияющему, как бриллиант, камню. Свита делала из Петра Великого царя-преобразователя, как он и мечтал, возвращающего Русь на путь прежней Великой славы.
