На самом же деле, после возвращения из Великого посольства, черная кошка пробежала между Анхен и Петром. Только один Лефорт знал, как отшила обворожительная лунная жрица своего поклонника, так что он даже и не пикнул в ответ, но стал сумрачным и унылым. На замечания Франца, что, не рано ли она от ворот поворот государю дала, он тоже получил свою порцию истерик и скандалов, завершившуюся угрозой, что, мол, от Малки она не только приворотам Мараниным выучилась, но и изводу ночному и мороку лунному, так что ему лучше под ее горячую руку не попадать. Лефорт плюнул, мол, чем черт не шутить, но проверять ее угрозы поостерегся. Знал свою донну Анну не одну сотню лет.
Петр, потерпев крах как великий любовник, и в других делах великих, как-то скукожился и запал свой потерял, потому тянул с походом на север, все больше и больше косясь на Азов и на теплые края, где его дожидался Таганрог, город его юношеских проектов и мечтаний. Поэтому и побежали от дворца серые тени, понесли во все стороны приказы тайные, подниматься супротив власти петровой, гнать недоросля на берега моря Варяжского, в устье речки Нави.
Лефорт торопился. Был ему гонец, что пора оставлять Русь на попечение Якова Брюса, а его, дьяка Гуляя, зовут дела неотложные. Лефорт торопился выполнить то, для чего был сюда прислан, торопился направить Петра туда, где его ждет Симон-волхв.
Он помнил, как сразу по возвращению поднялись стрельцы. Да вроде бы и не поднялись, так побурчали. Да и не поднялись, а подняли для острастки. Петр, приехав и отдохнув в Преображенском под охраной полков князя-кесаря, решил требовать, чтобы русские янычары превратились в настоящих солдат, каких он у западных властителей видел, безусловно, покорных его власти. Среди стрельцов пошел слушок и недовольство, что государь все поблажки отберет, с женами и детками малыми разлучит и вольность отымет. Да еще кто-то в уши начал нашептывать.
– Будучи под Азовом, умышлением иноземца Франца Лефорта, чтобы благочестию великое препятствие учинить, чин их, московских стрельцов, подвел он, Францко, под стену безвременно, и, ставя в самых нужных в крови местах, побито их множество, – шептали умело, – Его же умышлением делан подкоп под шанцы, и тем подкопом он их же побил человек с три сотни и больше.
– Да он хотел всех стрельцов погубить, – похватывали другие.
– Это из-за него мы в степи мертвечину ели и премножество наших пало, – поддерживали третьи, уже забыв, что в степи с ними Лефорта и не было.
