Хохлачев поставил ее, она подошла к Андрею и, ойкнув по-бабьи, упала. Хохлачев вновь поднял ее и вместе с ней начал спускаться в овраг. В нем – безопасней. В густом кустарнике можно укрыть не только остатки всех застав, а целый отряд. В нем же можно похоронить и старшего лейтенанта пограничных войск Андрея Барканова…
Красноармейцы уже давно поняли, что их любимый начальник мертв, но продолжали нести его осторожно, словно боялись причинит ему боль. А Хохлачев, выбрав ровную сухую площадку, посадил возле молоденькой сосенки Марию и жестом показал бойцам место возле ее ног – они бережно опустили на землю своего командира и, сняв фуражки, постояли в молчании несколько минут, потом, так же молча, кто, достав из ножен финку, кто, отомкнув штык от винтовки, начали копать могилу.
– Жилягин, давай наверх. Пост наблюдения, – приказал Хохлачев.
Жилягин молча кивнул, отер о гимнастерку финку, вставил ее в ножны, взял автомат, подошел к Барканову и, опустившись на колени, поцеловал его в лоб. Вздохнув глубоко, сказал, словно обращаясь к живому:
– Земля вам, товарищ старший лейтенант, пусть будет пухом.
Мария слышала эти слова и с недоумением думала: «Какой пух? Какой?» Она сквозь пелену слез смотрела, не отрываясь, на обветренное, загоревшее, в черных ссадинах лицо Андрея, на его густые брови, загнутые вверх, как карнизы буддийских храмов, на непривычную щетину на щеках, словно все это видела впервые и хотела запомнить навсегда. А в голове метрономом билась страшная мысль: «Нет детей, нет мужа! Одна! Совсем одна!..»
Марута Озолис вбежала во двор Залгалисов и остановилась, удивленная: ставни закрыты, не дверях кладовых – замки.
«Уехали? Что тогда сени не закрыты? Да и отец говорит, что дома они».
Марута поднялась на крыльцо, решительно переступила порог и, немного привыкнув к полумраку узких длинных сеней, постучала пухлым кулачком в дверь.
– Тетя Паула, дядя Гунар, вы дома? Откройте.
Услышав приглушенный говор в комнате, еще больше удивилась: «Дома, а замкнулись», – постучала более настойчиво.
– Скорей, дядя Гунар. Откройте!
– Ты одна?
– Вилнис идет сюда. Вилнис и его дружки!
Щелкнула задвижка, дверь отворилась, и Марута оказалась в темной комнате, в которую пробивалась, как лезвие ножа, полоска света. Марута стояла у порога, не решаясь сделать шага вперед.
– Засвети лампу, Паула, – попросил жену Гунар, потом спросил: – Что заставило, соседка, тебя так спешить? Ты бежала?
– Да-да! От самого магазина! Вилнис там разоряется: это, мол, мой дом. Кричит: пришло мое время, теперь я рассчитаюсь кое с кем. Все, кричит, в ногах у меня ползать будете. А Залгалисы в первую очередь поплатятся. Сегодня же изведем детей начальника заставы. Это он, дескать, ограждал штыком власть голодранцев. Так и сказал. – Марута залилась горьким слезами и сквозь слезы причитала: – А когда-то меня сдобной булочкой называл. Говорил, никогда не насытится. Как он смел?! Он – Раагу, а не Курземниек! Пусть только тронет меня – по щекам отстегаю!
