Когда звонаря привели в чувство, он рассказал, что, поднимаясь из сторожки по лестнице звонить к заутрене, услышал из-за двери придела Святого Николая голоса и увидел яркий свет. Думая, что в церкви воры, он тихонечко подошел к двери. На ней снаружи висел большой навесной замок. Тогда он заглянул в глазок двери.
Церковь, по словам звонаря, была залита внутри ярким светом, и там шла торжественная служба на каком-то не нашем языке. Посреди церкви на возвышенности между столбов притвора совершал службу архиерей в митре, окруженный сильным сиянием. Вокруг него стояла толпа священства, утопая в волнах кадильного дыма. Звонарь перекрестился – видение не пропало, из чего он сделал вывод, что это не бесовское наваждение. Он глянул наискось на правый столб, туда, где стояла статуя Николы Можайского. Ниша иконостаса была пуста и блестела гладким золотом. Царские врата были раскрыты. Звонарь опять глянул на совершающего службу епископа, стоящего в белом плаще с красными крестами, узнал в нем самого Святого Николая и упал у дверей без чувств.
На этом докладная заканчивалась. В правом углу на ней была наложена виза епархии: «Ночных служб в Ново-Никольском соборе города Можайска не совершалось». Как положено, печать и неразборчивая закорючка.
Последней каплей стала записка от патриархата о том, что после получения докладной из епархии в Можайск был послан монах с поручением и с ним приключился казус. Сначала монах сообщал о том, что слова сторожа и звонаря подтверждаются, и почти в каждую предпраздничную ночь в окнах придела виден свет и проходит ночное богослужение. Далее в своих донесениях монах начал утверждать, что службу ведет сам Святой Николай. И настолько он в это уверовал, что когда начиналась ночная служба в храме, шел в часовню, зажигал лампаду и свечи и начинал напевать: «Радуйся, Николае Великий Чудотворец…». После этого монах был отозван в Москву и к делу подключили по просьбе патриархии Евгения Борисовича.
– Как главного изгонителя бесов, – усмехнулся генерал.
– Именно так, – отозвался Пилигрим. – И мы, конечно же, выехали на место, так сказать, происшествия.
Погода стояла чудная. Бабье лето. Отказавшись от шумного и суетливого Минского шоссе, мы неспешно катились по Большой Смоленской дороге, именуемой сегодня Можайкой, где деревья вплотную подбегают к бетонке трассы.
Можайская земля встретила нас солнцем и шелестом золотых и красных листьев. Бело-красный готический собор ввинтил в осеннее голубое небо свой шпиль, величаво вздымаясь на обрыве глубокого оврага. Машины лихо крутанулись на площади у нового памятника Николе Можайскому, нагло перепрыгнув через две сплошные полосы, и втянулись в узкую улочку, ведущую к воротам кремлевского холма.
