– Опять двадцать пять… Впрочем, смысла спорить нет. Запомните, Попов: арестованного повели не к сатрапу, а к следователю, у которого есть имя, отчество и фамилия. И, будьте добры, помнить об этом. И отмечать в тетради, кого и к какому следователю и на какой срок конвоировали. Теперь понятно?
– Точно так, – громыхнул ключами матрос.
– Тогда слушайте дальше. Будете находиться здесь сутки. – Бокий вцепился своим взглядом в прищуренные глаза матроса. – Никого, слышите, ни-ко-го, – по складам произнес чекист, – из наших в камеру к арестованному не пускать! Ни под каким видом! Ни под каким предлогом! Ни меня, ни Доронина, ни Геллера, ни Яковлеву. Сечешь? – Матрос вздрогнул: так, запанибратски, Бокий с ним еще никогда не разговаривал. Стушевался. Но тут же собрался, даже улыбнулся. – Будут артачиться – скажешь, приказ председателя ЧК. И никаких гвоздей!
– А если Варька того… Заартачится?
– Не Варька, а Варвара Николаевна. – Бокий тоже не смог сдержать улыбки, а с языка чуть не сорвалось: «Тем более!». – Заартачится – гоните ко мне. Дальше. Если заключенный вдруг… захочет поговорить, выплеснуть, так сказать, душу, выслушайте его. Понятно? Посочувствуйте.
– Так ведь запрещено…
– Запрещено, – согласился Бокий, – но так нужно. Для дела революции нужно. Вам ведь Доронин сказал, чтобы вы оказали помощь? Вот и окажите. И потом. Если вдруг арестант захочет передать на волю письмо или что еще, берите, не отказывайтесь. Обещайте передать. Но никому, слышите, никому, кроме меня и Доронина, об этом не говорите и тем более не показывайте. Только я и Доронин. И, наконец, последнее. Через час после того как я допрошу арестованного из двадцать четвертой камеры, вы не вернете его в камеру, а переведете к мальчишке. До утра. А в двадцать четвертую переведите «блатняка» из восемнадцатой. Рыжего. Пусть «одиночку» погреет, а то распустился, тля.
– А разве к этому, – матрос кивнул на дверь, – можно подселять?
– Не просто можно, Попов. Нужно! В край, как нужно!
* * *
Последним из Канегиссеров пред Озеровским предстал отец семейства, Иоаким Самуилович Канегиссер.
Едва конвоир, солдат с винтовкой наперевес, покинул допросную камеру, Аристарх Викентьевич поднялся с места, подошел к арестованному, протянул руку.
– Не могу сказать, что день добрый, тем не менее здравствуйте, Иоаким Самуилович.
Немолодой, рано поседевший, но не потерявший очарования мужчина, старше пятидесяти лет, с трудом приподнял голову, внимательно посмотрел на следователя.
