— Веселые господа! — прокряхтел он на углу проспекта Арпада и, не глядя на Маршалко, пролепетал еще что-то, должно быть слова благодарности.
— Прощайте, — неловко сказал Маршалко, тоже весьма смущенный. — Мне туда.
Они разошлись в разные стороны, один пошел налево, другой — направо; однако через несколько шагов оба оглянулись.
— Сударь! — окликнул учителя Брюлл и поспешно возвратился. — Премного благодарен вам, сударь! — сказал он, протягивая руку.
Они обменялись рукопожатием.
— Кто обидит праведника, тот подвергнет мукам собственную плоть, — произнес Брюлл, пристально глядя в глаза Маршалко, затем поклонился с застывшим лицом и ушел;
«Чудак», — подумал Маршалко и пожал плечами.
Дома, в своем коттедже на улице Эркеля, Карой Маршалко расположился на террасе, закурил и, попыхивая трубкой, задумчиво смотрел на чахлый дикий виноград; этот виноград был чахлым всегда, он знал его таким с тех пор, как помнил себя. Более тридцати лет прожил он в этом старинном трехкомнатном коттедже с толстыми стенами; во дворике покачивали ветвями два тутовых и одно ореховое дерево; давным-давно под этим орехом служилась панихида по его матери, под ним пел дребезжащим голосом старый приходский священник Варажейи — было это почти три десятка лет назад; отсюда же в 1895 году отправился в свой последний путь к месту вечного упокоения отец учителя, господин уйфалушский Ференц Маршалко, заместитель начальника налогового управления города В.; в те времена не была еще введена непременная гражданская панихида. Дом этот был куплен родителями учителя примерно в середине восьмидесятых годов, вернее, его в спешном порядке приобрела мать, когда унаследовала небольшую сумму от тетки из Верхней Венгрии; отец только хмыкал — его, разумеется, больше прельстила бы покупка какого-либо рентабельного «предприятия». Особенно притягательной силой обладала для него аренда земли в находящемся поблизости поместье Каройи; ему очень хотелось бы заиметь каких-нибудь шестьдесят-восемьдесят хольдов и на них с помощью трудолюбивых поденщиков-словаков разводить английскую декоративную траву, раннюю спаржу и овощи; купить к тому же двух отличных гнедых лошадей и на них постоянно возить на рынок овощи, ибо близ города нет более прибыльного занятия, чем овощеводство и садоводство! Помимо всего прочего, они имели бы хлеб, а к паре лошадей, глядишь, можно было бы прикупить изящную рессорную бричку, и тогда в воскресные дни… Это же великолепно! Но мать оставалась непреклонной: нет и нет! То был излюбленный план господина Маршалко, он говорил, что чуть ли не через два месяца они уже ощутят его бесспорные преимущества; говорил и о старинном имении Маршалко, о каких-то трехстах хольдах угодий, большую часть которых составляет «чистый перегной», с небольшим, но превосходным лесным массивом и разными другими благами, ну и, разумеется, о родовой барской усадьбе — сей обветшалый, дряхлый домина находился в Пецеле. В конце концов, предки обязывают!
