«У нее очки не менее пяти диоптрий, — подумал Эгето. — И глаза голубые».
— Тетушка Терез! — позвал он затем.
Прощанье их было коротким, тетушка Терез погладила Эгето по руке.
— Благослови вас бог, Фери, — напутствовала она его, — будьте осторожны… и дайте о себе знать.
Он взял свой потертый чемоданчик, еще раз бросил взгляд на комнату, в которой протекло без малого три года, полных кипучей деятельности, и вышел.
— Вы довольно долго пропадали, — сказал ему на улице Штраус, — я уже начал беспокоиться. За это время вошла в дом всего одна девушка. Наверно, приходила в гости; если я не ослышался, она как будто плакала. Ух, какая темень!
Было ровно десять часов; в окно, выходившее на улицу, постучали три раза. Старик Штраус осторожно выглянул за дверь и сам открыл ворота. Вошли двое — Богдан и его племянник, белобрысый слесарь-подмастерье, которого Эгето хорошо знал в лицо, так как юноша работал в небольшой мастерской где-то возле муниципалитета.
Богдан, коренастый мужчина невысокого роста, обладавший некогда недюжинной силой, — до войны он был кузнецом и целых пятнадцать лет с помощью огромного молота ковал железо в цехе вагоностроительного завода Ганца на улице Кёбаня, — сейчас выглядел крайне изможденным. Под глазами его залегли черные тени, он тяжело дышал, и из груди его вырывались громкие хрипы; должно быть, у него опять был тяжелый приступ астмы, которая время от времени одолевала его и порой на неделю выводила из строя. Эту астму, так называемую рефлекторную астму, он приобрел осенью 1915 года в России, когда, попав в плен, в течение нескольких недель, грязный, в дырявых солдатских башмаках, тащился от Иван-города по болотам и размокшим лугам на восток. Три года провел он в плену и прибыл домой как раз в день своего сорокасемилетия, в ноябре 1918 года. Он сразу же включился в агитационную работу Коммунистической партии Венгрии.
Богдан и Эгето молча обменялись рукопожатием. Богдан тяжело дышал и растирал грудь. Затем он опустился на стул, стоявший у стола, и краешком глаза посмотрел на своего племянника, слесаря-подмастерья Жигмонда Богдана. Поняв этот взгляд, племянник и Штраус перешли в тесную каморку и закрыли за собой дверь. Богдан и Эгето остались одни.
— Хорошо, что вы вчера вечером не приезжали домой, — без всякого предисловия начал Богдан. — Людей одного за другим высаживали из трамваев!
— Штраус мне говорил, — сказал Эгето.
— Когда-нибудь я окончательно задохнусь, — тяжело проговорил Богдан, пытаясь улыбнуться.
