Меня зовут Виктор Азовский, сказал я ему, мне ровно шестнадцать, но паспорт получить я еще не успел, хоть это, разумеется, и несущественно, поскольку приехал я из Аркадьевска на концерт американских джазистов, и по причине позднего времени не смог покинуть гостеприимную Ялту. Вот, кстати, и билет у меня сохранился. В кармане, знаете-ли, много чего у людей сохраняется. Но поскольку билет этот есть вещественный документ, то я вам его и предъявляю сейчас. Вы, может быть, думаете, что я собираюсь удрать в далекую Индию, или, допустим, взорвать местную школу, что я сбежал из дому, и что меня ловит милиция. Но, уверяю вас, это совершенно не так, поскольку я, между прочим, отличник, и очень боюсь пропустить завтра троллейбус. Как шесть часов пропиликает, так сразу же и побегу на троллейбусную остановку. А пока, извините, но мне необходимо в уме повторить таблицу умножения миллиона на нуль и шестидесяти на двадцать четыре тысячи, а также выучить стихотворение Маяковского «Товарищу Нетте, теплоходу и человеку». А потому вы мне, пожалуйста, не мешайте, и, если не трудно, возвратите, прошу вас, мой театральный билетик, поскольку завтра я отчитываюсь перед классной руководительницей. Она, знаете-ли, такая зловредная швабра, что без билета мне ни за что не поверит. И, мило улыбнувшись и протянув вперед свою руку, я выхватил билет из объятий онемевшего стража порядка. Он тоже был вынужден мне улыбнуться, какое-то время постояв в состоянии, близком к критическому, но потом все же нехотя от меня отошел, делая вид, что осматривает сидящих на скамейках людей. На самом же деле он просто не знал, что мне ответить, и собирался с силами для нового решительного наступления. Плести всякую чушь и снова его одурачивать мне уже не хотелось. Мне вообще ничего не хотелось, ибо я наконец-то решил, что дальше тек жить невозможно, что все бессмысленно и существует вообще неизвестно зачем. Что в мире все притворство и ложь, лишь имитация какой-нибудь важной деятельности вроде несения бдительной службы этим бдительным молоденьким стражем. Как-то очень спокойно и без всяких волнений всплыли в памяти у меня свежие еще картины прошедшего лета, всплыл пионерский лагерь, мое одиночество и моя решимость прыгнуть вниз с высокой скалы. Я неожиданно вдруг пожалел, что не прыгнул с нее прошлым летом, что все последующие месяцы были наполнены нелепостью и лишены всякого смысла; что они лишь оттягивали тот последний момент, тот решительный миг, когда надо, наконец, решиться на главное. С тоской посмотрел я на бдительного бодрячка, который опять уселся недалеко от меня, и выбирал лишь предлог, чтобы опять ко мне подойти. Я понял, что надо наконец-то решаться. Что смысла в жизни нет и не было никогда, и что своей нерешительностью я лишь запутаю окончательно и себя и всех остальных, в итоге же все равно приду к моей одинокой скале. И когда я окончательно понял это, одинокая скала с рваными зубчатыми стенами наплыла на меня, заслонив собой и скамейки, и вокзал, и застывшего в ожидании стража порядка. Я остался со скалой один на один. Я понял, что уже все решено, но оставался, однако, один совсем крохотный и непонятный вопросик, который все же следовало обдумать. Вопросик этот заключался в
