Трясущимися руками я вытащил измятую сигарету, и, прикурив, неподвижно застыл на неудобной скамейке. Времени до утра у меня было достаточно. Равнодушно разглядывал я ряды потертых скамеек, и неожиданно обнаружил, что пустой автовокзал вовсе и не пустой совсем, что в нем есть немало людей, на которых я, сильно задумавшись, не обратил в свое время внимания. Быть может, этот ночной вокзал вообще был забит до отказа, но измучившая меня лихорадка, а также моя тайная мысль, которой отдался я целиком, помешали мне оглядеться по сторонам и принять меры предосторожности. А меры эти, между прочим, следовало немедленно принимать, потому что многие из присутствующих поглядывали на меня с подозрением, в особенности один молоденький, но довольно нахальный милиционер, который, встретившись наконец с моим взглядом, решительно встал и бодро ко мне подошел. О боги, только этого решительного бодрячка не хватало мне в моем полночном вокзале! Я видел его насквозь, я вообще хорошо изучил эту бодрую публику, которая в любом полночном подростке видит особо опасного рецидивиста, способного ограбить какое-нибудь важное учреждение, вроде школы или детских яслей, поджечь Рейхстаг, или потопить главный флагман Черноморского флота. С таким решительным бодрячком следовало держать ухо востро, тем более, что мои горящие щеки, мой дикий взгляд, моя лихорадка, мое расстегнутое пальто и небрежно засунутая в карман лыжная шапочка, выставлявшая напоказ мои забывшие о парикмахерской волосы, моя давно потухшая сигарета, которую, однако, я почему-то держал между пальцами, способствовали мнению об очень опасном преступнике. Он, очевидно, решил, что поймает сейчас главаря особо зловредной шайки, изнасиловавшей в округе всех без исключения школьниц, повесившей всех местных котов и потопившей в 1905 году отважный русский крейсер «Варяг». Ему, очевидно, мерещилось за это стремительно повышение, какой-нибудь орден и даже благодарность правительства, и поэтому он подходил ко мне крадущимся шагом охотника на леопардов, готового в любой момент бросить прочную сеть и выпустить тучу отравленных ядом кураре стрел. Что за этой облавой последует, я, к сожалению, понял уже давно – большой охоты попадать в отделение у меня, разумеется, не были. Да и как ничтожно, как мелко и неинтересно было это его отделение по сравнению с теми проблемами, что терзали меня последнее время! Приближавшийся ко мне бдительный бодрячок не обратил, конечно, внимания ни на оттепель, сочтя ее заурядной игрушкой природы, ни на белоснежный красавец лайнер, посетивший эти берега впервые за сто или более лет. Он был бдительным, бодрым и заурядным, и отпор ему надо было давать точно такой же: прямой, весомый и зримый, словно удар колотушкой по голове. Так я и сделал. У меня не было иного выхода, за плечами моими стояло слишком многое; быть может, за ними стояла вообще свобода целой страны и даже целого мира, и потерять эту свободу из-за глупой случайности было, конечно же, непростительно. А поэтому я не стал вскакивать, убегать, судорожно метаться между скамеек, а, напротив, широко улыбнувшись, честно и прямо рассказал стражу порядка, кто я такой. Прямо сходу взял, и спокойно все рассказал. Даже сам удивился, что могу так спокойно рассказывать.
