Тысячу раз мне говорили: не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Нет, я не могу утаить от мира собственное мнение, это такая духовная ценность, что промолчать невозможно...
Я втягиваю голову в плечи, кладу за щеку леденец и пытаюсь работать. Не получается. Я чувствую, что не только ниточка оборвана, а уносит меня на льдине в бурное море, и помочь, похоже, некому. В комнате тишина. Леденец во рту гремит как камнепад.
Я проклинаю себя мысленно. Кажется, я огорчила Галину Михайловну. Она так громко и стремительно расчеркивает бумажку, что линейка у нее на столе подпрыгивает. Может, она думает, что я дура непроходимая? В общем, правильно думает... Постепенно у них возобновляется разговор. Я молчу. Катя поглядывает на меня торжествующе. В обед надо выйти и купить им чего-нибудь к чаю, тогда они подобреют. Но есть ли здесь обед?.. И сколько у меня денег?.. Ирина Григорьевна жалуется, что ее брату не на что кормить семью. Кажется, он не москвич. Кажется, живет где-то далеко. Кажется, и сама она не коренная москвичка...
--
Ира, перестань! - выговаривает Галина Михайловна. - В наше время быть бедным просто стыдно! Сейчас у всех такие возможности!
Я уже молчу в тряпочку. Я не возражаю, а запоминаю и принимаю к сведению. Ладно. Завтра же одену свой лучший костюм и приду в таком виде, чтобы никто не мог даже краем мысли заподозрить, что я бедная. У меня, слава богу, остались кое-какие тряпки от прежнего благополучия...
Потом Галина Михайловна собирает бумаги стопкой, закладывает в пластиковый файл, беспечно потягивается, встает, подходит ко мне и недоуменно разглядывает мое творчество.
--
Это что? - спрашивает она, демонстративно моделируя голос. - Что ты делаешь?
--
Я систематизирую, - говорю я охотно. - Пытаюсь разобраться в принципах построения.
--
Разобраться? Да сколько ж ты времени так будешь разбираться?!
Ее голос взмывает куда-то в небеса и замирает в готовности к пикированию.
У Ирины Григорьевны вырывается смешок.
--
Там Петька-то небось все напутал, - говорит она благодушно.
Кажется, она тоже не попадает в нужный тон. Галина Михайловна резко поворачивается к Ирине Григорьевне, попутно вырывая у меня из-под ручки схему архива.
--
Нет, ты посмотри! - говорит она, потрясая схемкой. - Это что, работа называется? Это времяпровождение! Это же надо быть... я не знаю... полной бестолочью, чтобы полдня прошло, тут куча документов, а она еще даже не приступала!
Она швыряет бумажку обратно на стол и выходит. Судя по стремительности, очень далеко. Я сижу, оторопев. У меня горят уши, а язык куда-то прилипает, так что я не могу им пошевелить. В комнате снова тихо. Элеонора Сергеевна пугается и поспешно щелкает клавишами. Ирина Григорьевна тяжело вздыхает, так, что декольте приподнимается сантиметров на пять. У Кати лицо непроницаемое, но кажется, что сейчас-то я замечаю на нем признаки сочувствия.
