Джакопо с большим вниманием следил за всем происходившим на лодке Антонио. Благодаря своему выгодному положению, он мог наблюдать, не будучи замеченным. Он видел, как монах встал, как гондола подъехала к лодке; он слышал всплеск, более громкий, чем от работы весла; наконец, он увидел, как гондола увозила пустую лодку Антонио. И как только гондольеры ударили веслами по воде лагуны, Джакопо начал грести назад.
— Джакопо! Джакопо! — слабо долетело до него издали, и крик заставил его вздрогнуть.
Он знал этот голос, и понимал причину этих криков отчаяния. Браво удвоил силу, и гондола еще быстрее понеслась вдоль блестящей полосы, оставляя за своей кормой кипящую пену.
— Сюда, Джакопо! Ты идешь в сторону.
Ход гондолы изменил направление, и зоркий глаз браво увидел мельком голову рыбака.
— Скорей, милый Джакопо! Силы мне изменяют.
Плеск воды под веслами опять заглушил голос, полный предсмертного отчаяния.
— Джакопо! Я здесь, милый Джакопо!
— Я еду, еду!
— Джакопо! Дитя мое! Внучек!
Вода вскипела; рука показалась в воздухе и мгновенно исчезла. Гондола подплыла к месту, где показалась рука; обратный удар весел остановил вздрогнувшую лодку, и вода вокруг нее вспенилась… Но, когда пена исчезла, поверхность воды была так же спокойна, как отражавшийся в ней голубой свод неба.
— Антонио! — крикнул браво.
Ответа не было. Ужасная тишина повсюду… Ничто не показалось на воде, Джакопо изо всей силы сдавил рукоять весла. Он с отчаянием смотрел во все стороны и со всех сторон видел лишь глубокий покой.
Когда монах вошел в покои донны Виолетты, лицо его было мертвенно-бледно, и он с трудом добрался до кресла. Он едва заметил присутствие дона Камилло Монфорте и не обратил внимания на радость, освещавшую его лицо, и счастье, сверкавшее в глазах Виолетты.
— Вам плохо? — спросила монаха испуганно донна Флоринда. — Вас беспокоили, вероятно, по важному делу?
Монах откинул капюшон. Он казался очень утомленным и с трудом узнавал находившихся около него.
— Фердинандо! Отец Ансельм! — вскрикнула донна Флоринда, едва подавляя невольно вырвавшуюся фамильярность. — Скажи, тебе плохо?
— Да, Флоринда, мне тяжело.
— Не обманывай меня, скажи правду. Может быть, ты получил неприятные известия?.. Венеция…
— Она в ужасном положении.
— Почему тебя так долго не было?
— Я был нужен правительству, — сказал монах, тяжелым вздохом облегчая свои страдания.
— Понимаю, отец Ансельм. Ты был у осужденного.
— Да, дочь моя.
— Но он наказан справедливо? — спросила донна Флоринда.
