Это и не «воссоединение» Франции: никогда Окси-тания Францией не являлась. Принадлежность ее к государству Карла лысого на самом деле — всего лишь хронологическое недоразумение. До присоединения Оксита-нии в результате Альбигойских войн Францией назывался лишь регион, непосредственно примыкавший к Парижу — Иль-де-Франс. «В более широком смысле «Франция» также включала территорию, расположенную между Ауарой, средней частью Меузы и Шельдой, но земли к югу от Луары и Центрального массива, а также все Средиземноморское побережье, существовали отдельно. До конца XIV века путешественники, направлявшиеся на север из Тулузы или Авиньона, считали, что идут во Францию, а не перемещаются в ее пределах»[58].
Нельзя утверждать, конечно, что и катары были римлянами в чистом виде. В позднеантичной истории они изображены вестготами, т. е. изначально такими же варва-рами-арианами, как и сменившие их франки. Но их арианство, пересаженное на римскую почву, было, возможно, ближе к религии Рима (имеется в виду дохристианский Рим), чем даже византийское православие, утратившее к тому времени под влиянием Запада свою протоиудейскую, т. е. по-настоящему римскую первооснову, и превратившееся в другую разновидность того же арианства.
То есть, несмотря на принадлежность катар и византийцев к одной, римской культуре, между ними не могло не существовать разногласий. Константинополь временами не чурался даже ренегатского преследования павлики-ан (тех же катар) и богомилов — приверженцев веры пра-отцев, балканских сподвижников катаров.
Даже изначально, без учета пролатинской переориентации Константинополя, религия всадников-катар неминуемо должна была отличаться от религии центра, являвшегося средоточием жрецов-патрициев. Таковы законы жанра: паства часто противостоит клиру в духовном плане.
А все потому, что эта паства, в отличие от клира, подходит к религии упрощенно, рационалистически. Она отвергает не только саму актуальность посреднической миссии духовенства, но и основные догматы веры, усложняющие ее понимание.
Так, катарами, как и другими «еретиками», отвергалась двойственная природа Христа — основной компонент латинского христианства, вносивший в него немалую толику иррационализма. Христос, если катары его и признавали, был в их понимании ангелом, лишь принявшим облик человека, дабы указать человечеству путь спасения. В этом Христе виден, скорее, гностический символизм, нежели христианский.
