— Как в оспе?
— В рябинах. А Марья Петровна пошла. Как он сделал предложение, так и пошла. Деньги показали, она обрадовалась.
— А вы денег не любите?
— Нет. Я идеалист. Да и что мне деньги любить? У отца денег много. Он всегда даст сколько надо. А самому наживать — не надо. Я бы женился на девушке, которую люблю, и всё бы ухаживал.
Ей хотелось спросить: «Вы влюблены?» Но она нашла неудобным поддерживать этот разговор и потому сразу перевела его на другую тему.
— А это что за башенка? — спросила она, показывая на белое здание.
Он радостно усмехнулся.
— Это Башня Девушки.
— Какой девушки?
— Она принцесса была и жила здесь. Ей предсказано было, что её насмерть змея укусит. Она, mademoiselle, испугалась и в башне заперлась. И ей всё-таки злодеи змею дали, змея её ужалила. И вдруг пришёл её жених, молодой принц, и стал сосать рану, и высосал яд, и она стала здорова, и они женились, и стали счастливы.
Она взглянула на него и подумала:
«В самом деле, он не сегодня-завтра женится».
— Вы учитесь где-нибудь? — спросила она.
Он вздрогнул.
— Я зимою в одесской гимназии. В седьмом классе. Только я не вернусь больше туда.
— Отчего?
— Не тому учат, чему надо. Мне бухгалтерию надо знать, а не алгебру. И отец согласен: говорит, пусть сёстры учатся, приятно, когда барышня образована. А мужчине такое образование не нужно. Я вот по своему делу специально занимаюсь, и отец, mademoiselle, очень мною доволен. Он мне говорит: как я до двадцати одного года доживу, так он на вывеске сына прибавит. Знаете, будет «Петропопуло и сын». Это очень приятно. Тогда я одинаково с ним вексель могу выдавать и штемпеля прикладывать. Ведь мы очень богаты. За каждой сестрой отец миллион даёт, mademoiselle, и пай в деле, а после смерти — по миллиону каждой. А мне три миллиона.
— А вы говорите, денег не любите, — засмеялась она.
Он воспалёнными глазами посмотрел на неё.
— Я деньги, все свои миллионы, положу к ногам той, которая мне будет женою, — торжественно сказал он.
«Пожалуй, с ним нелегко будет ладить», — подумала Тотти и стала смотреть на тонувший в опаловом тумане Стамбул, как кружево сиявший куполами и минаретами на солнце. Она перевела глаза на флаг, шумевший над ними, и увидела белый полумесяц в красном кругу. «Я под охраной Турции, — продолжала она свою мысль, — с этим молодым греком, одна, несусь по волнам Мраморного моря. Как это странно!»
Когда глаза её встречались с Костиными, он опускал веки вниз и чертил палочкой по палубе какие-то зигзаги. Пассажиров на пароходе было мало: в эту пору дня больше едут в город, нем из города, ехавшие читали утренние газеты. Иные совмещали приятное с полезным и, занимаясь политикой, предоставляли свои ноги во власть чистильщикам, которые ваксили сапоги с удивительным рвением. Армянская и греческая речь преобладала; турецкой совсем не было слышно. Два молодых англичанина, с крохотными бачками и огромными биноклями, ехали в сопровождении грека-гида, который что-то безбожно врал о каких-то каменоломнях эпохи римских цезарей. Между собой они перекидывались по-английски, а с гидом — по-французски. И гид и они говорили прескверно, но это их не смущало.
