— Вы, mademoiselle, туннеля не боитесь? — спросил он.
— Не знаю, — сказала она.
— Там огонь горит.
— Какой огонь?
— Лампы, чтоб темно не было. Там не страшно. Много народу. Я люблю в туннеле ездить. Так скоро. Сядешь, — и сейчас у Нового моста.
Он заплатил несколько грошей за вход, и они поместились на скамейке вагона. Он осторожно отодвинул свою ногу, чтоб не коснуться её платья, и спросил:
— Вам не страшно?
Она сказала, что нет.
— Сёстры не любят здесь ездить, — неожиданно припомнил он.
Вагон загрохотал в темноте. Турок, седой, с втянутыми щеками, сидел против неё, держа в охапке какой-то мешок с чем-то живым, шевелившимся. Ей этот турок, с живым товаром, показался страшнее туннеля. Она хотела спросить у своего спутника, что у него в мешке, но не решалась.
Они опять вышли на яркое солнце. Синие волны Босфора катились перед ними. На Новом мосту было движение, точно была вербная суббота: ехали в каретах, верхами, на ослах, в колясках, — и все под белыми зонтиками, закрываясь ими от палящих солнечных лучей.
— Здесь пристань, здесь, mademoiselle, — сказал Костя, и они спустились с моста вниз, к дымящемуся пароходу.
Молодой человек, вероятно, был приучен отцом к точности и аккуратности, потому что они пришли как раз к отходу парохода. Она невольно смотрела на сказочную панораму Стамбула, плывшую мимо неё. Глаза её расширялись, ноздри раздулись. Она смотрела на тёмную зелень садов, на киоски и мавзолеи, на стройные минареты, на мягкие линии плоских куполов. А Костя исподтишка смотрел на неё, изучая её головку и думал:
«Отец любит большой нос, и мать любит, и сестры любят. Они потому так любят, что у них у самих носы, как башня Леандра. А я не люблю. То ли дело, как у этой гувернантки. Ах, красавица! И брови как червячки тоненькие, — а у мамы — с банан толщиною. Фу, нехорошо!»
— Нравится, mademoiselle? — спросил он её.
— Ах, ещё бы! — откликнулась она.
— Вот мы с вами как-нибудь поедем, — заговорил внезапно он, — поедем Святую Софию смотреть, Ахмедис, базар…
Он вдруг осёкся.
— А только нас с вами не пустят… — прибавил он.
— Отчего?
— Разве сёстры попросят.
— А вы любите сестёр?
— Ничего. Сёстры хорошие. Они глупые ещё.
— Отчего же глупые?
Он потупился.
— Ещё не понимают ничего. А только они хорошие. Гувернантка, что жила до вас, любила очень их.
— Она замуж вышла?
Он нахмурил брови.
— Да, за табачного фабриканта. Она — пустая женщина.
— Отчего пустая?
— Оттого, что за богатого пошла. Первый богатый, кто подвернулся, за того и пошла. Отец хотел, чтоб он на сестре женился. А сестра совсем не хотела: ему сорок пять лет, и он в оспе.
