— Верочка! Не покидай мать! — сказал вдруг больной дрожащим от волнения голосом. — Прощай ей, не принимай к сердцу… Береги её! — закончил он и тихо заплакал.
— Папа! — с невыносимой болью в сердце вскрикнула Вера и прижалась к нему ещё ближе.
— Обещай мне! — прошептал старик. — Если дети оставят её, что будет с ней? Я не надеюсь на Андрюшу… Я знаю, она иногда несправедлива к тебе, но она — как взрослый ребёнок. Мы с ней оба были, как дети… оба… И мы мало думали о вас… Вера, ты простишь меня?
Слезы бежали по его исхудалому лицу и скатывались на грудь.
— Не говори так и не мучь меня! — задыхаясь, шептала Вера.
— Ты добрая у меня, добрая, — продолжал, старик. — Я поручаю её тебе… Но я боюсь, что мы… разорены. Как вы будете жить без меня? У меня долги… Не помню, сколько долгов. У меня нет минуты покоя, Вера, и мне страшно умирать с этой мыслью о вас. Она не вынесет, Вера… Я так всегда баловал её! И вдруг…
Он опустил голову, и эта седая голова тряслась и вздрагивала. Вера замерла. Один миг ей казалось, что ей дурно, но вдруг большое спокойствие вошло в её душу… То, что мучило и ждало решения, стало решённым и простым. Она приподнялась и, приближая к отцу своё бледное и всё залитое слезами лицо, радостно улыбнулась ему.
— Папа! Всё будет хорошо, — сказала она.
— Девочка моя! — недоумевая и спрашивая глазами, сказал отец.
Вера спрятала своё лицо у него на груди.
— Папа, я люблю Гарушина, и он… любит меня.
Грудь старика всколыхнулась. Он не сказал ни слова. Какая-то борьба происходила в нем, глухая и неясная. Потом он взял голову дочери в обе руки, нагнулся к ней и пристально поглядел ей в глаза.
— Ты… любишь его? — недоверчиво переспросил он.
— Да, я его люблю! — настойчиво ответила Вера. — Я хочу быть его женой.
Старик колебался. Поверил ли он, или уж очень хотелось ему поверить словам дочери, но лицо его несколько прояснилось.
— Верочка! — дрожащим голосом сказал он, — Бог видит, как я хочу тебе счастья. Но подумала ли ты, какой это важный шаг? Уверена ли ты в себе?
— Да, я уверена! — улыбаясь сквозь слезы, ответила Вера.
Она опять прильнула к отцу и, чувствуя на своей голове его дрожащую руку, которая нежно гладила её волосы, она в первый раз сознательно подумала о том, что судьба её решена, что чуда, в которое так верила она, не случилось.
— Всё равно! Пусть! Пусть я погибаю! — с глубоким утомлением сказала она себе.
Дороже жизни казалась ей теперь уверенность, что отец действительно поверил её любви к Александру, что он не угадал жертвы и не оценил её по достоинству. Он пожелал ей счастья, а у неё не могло быть иного, как то, которое дала бы ей его любовь.
