— Яшка-а! Меня колбасой угостишь, а? Ха-ха! Слышь, Яшка? Я колбасу очень уважаю.
Захлебывается от смеха.
И больно, и страшно Ваньке от Славушкиного веселья.
И еще страшнее, что отец так медленно, точно во сне, жует.
Вспоминается умирающая лошадь.
Тычут ей в рот траву.
Слабыми губами берет траву. Так на губах и мнется она. Так и остается около губ трава.
Вспоминает умирающую лошадь Ванька — дрожа подходит к отцу, дергает за рукав.
— Папка! Не надо больше!
Поднимается Щенок. Оперся о стол руками.
Наклонился вперед, будто думает, что сказать.
— Ух! — устало и жалобно промолвил и тяжело опустился на стул.
Поднялся. Опять постоял.
— От… правь… те… в боль… ни… цу! — непослушными резиновыми какими-то губами пошевелил.
Тихо стало в чайной.
Только Младенец чавкает. С полным ртом говорит:
— Чаво?.. Жри, знай!
А Щенок не слышит и не видит, может, ничего.
Мучительный, ожидающий чего-то взгляд.
И вдруг — схватился за бока. Открыл широко рот.
— А-а-а! — стоном поплыло. — А-а-а…
Мельников вскочил, схватил Костьку за руку.
— Ты чего, чего? Растерялся.
— Братцы! Извозчика найдите!
Ванька бросился к отцу:
— Папка! Зачем жрал? Папка-а! — в тоске и страхе бил кулаком по плечу отца. — Зачем жрал? Па-ап-ка жа!
А отец не слышит и не видит.
Болью искаженное, темнеющее лицо.
Раздвигается резиновый, непослушный рот:
— А-а-а! — плавно катится умоляющий стон. — А-а-а!
И поднимается суматоха.
Мельников — взлохмаченный, растерянный, отрезвевший сразу:
— Извозчика, братцы! Скорее, ради бога!
Пьяные, рваные бессмысленно толкутся вкруг упавшего лицом вниз Щенка. Гневно взвизгивает Царь-баба:
— Черти! Обжираются на чужое! Сволочи! Тащите его вон отсюдова! Не дам здеся подыхать!
И вдруг, в суматошно гудящую смятенную толпу грозно ударил рявкающий голос:
— Па-гулял богатый гость, купец Иголкин! Теперь наш брат нищий погуляет!
Калуга — пьяный, дикий от злобы, — расталкивая столпившихся, приблизился к Мельникову, взмахнул костистым, в рыжей шерсти, кулаком.
Загремел столом, посудою опрокинутый жестоким ударом Мельников.
Загудела, всполошилась шпана.
— Яшка! — кричал Калуга. — Яшка! Сюды! Гуляем!
Схватил первый подвернувшийся под руку стул и ударил им ползущего на четвереньках окровавленного Мельникова.
— Яшка! Гуляем!
А Яшка опрокидывал столы:
— Ганька! Бей по граммофону!
Шпана бросилась к выходу.
Заковыляли, озираясь, трясущиеся старухи, с визгом утекали плашкеты. Не торопясь, ушел со Славушкою под руку солидный Ломтев.
Царь-баба визжала где-то под стойкою:
