Далее, толстым таким, как Савося, — не был, а если для своих лет широк и мясист, а руки и ноги даже на диво крепкие, то опять ничего в этом нет замечательного.
У того же лавочного Пашки жиру-мяса хоть отбавляй. Идет — щеки дрожат, грудь — ходуном, а зад — что у барана откормленного, вперевалку.
И силы у Пашки больше, чем у Чуда-Юда.
Алтуховские ребята издали только Пашку и дразнят.
Ко всему этому и талантом каким Андрюша не выделялся.
Не музыкант какой, вундеркинд, не краснобай — философ малолетний — бывают такие! — вовсе не это.
Наоборот, шалун большой. И уличник.
Хлебом не корми, а побегать дай.
Обыкновенный малец, босоножка. С пасхи до снега не обувается.
Тихон, студент из двадцать третьего, земляк Андрюшин, самарский тоже, шутит всегда:
— Землячок. Подошвы-то на сапогах не сносил еще?
И Андрюша — шуткою:
— Подошвы первый сорт. Еще надолго хватит.
Так что на проверку выходит: заурядный мальчуган, каких тысячи.
А между тем все как сговорились:
— Интересный мальчишка! Замечательный! Любопытно, что из него выработается!
Но было ли что действительно замечательного в переплетчиковом сыне?
Было, действительно. Но имени тому — нет. Есть, впрочем, имя — слово. На все ведь есть слово. Даже на то, чего нет, и на то есть слово.
И вот это, что влекло к мальчику людей, что говорить о нем заставляло, таинственность эта в действительности никакой таинственностью и не была, а наоборот — явью. Самой явной явью, слепящей своей явностью.
Слишком светлое всегда слепит. Слишком явное — призраком, миражем кажется.
Мудрость ли в этом, трагедия ли жизни — кто скажет, докажет?
Не в этом ли и безысходность, круг заколдованный, что н е с о к р ы т о г о — и щ у т, не желая или не умея увидеть?
И вот эта тайна, влекущая к Андрюше людей и в тупики лабиринта приводящая, самим им бессознательно определялась одним коротким словом: «да». Кратчайшее, отрывное, сухое, механическое слово определяло огромное, чего не охватить, не вместить, не взвесить.
Всё: мир, миры, люди — «да».
Хорошее, необходимое, желаемое — «да».
И обратно: чего не существует, что умерло, исчезло, а также что дурно, ненужно, нежелаемо — «нет».
В двух этих коротких словах, оба в пять букв, — всё: жизнь, жизни, закон, беззаконие, счастье и горе и мудрость. Сократы, Христы, Заратустры — всё.
И это — первая Андрюшина явность.
И еще: сердце у него — о т к р ы т о е.
Все в него, в сердце, входит и растворяется. Все воспринимаемое растворяется, как пища.
