Где вы, титаны прошлого, строившие крепко, не вырубающие бездумно леса, не процеживающие до упора озёра, реки и моря? Была в жизни вашей мудрость, сохраняемая и передаваемая поколениями. Растерялась и забылась мудрость предков. Да и предки ли они теперь нам — сомнительно, не вытекает вывод такой из поганой нашей жизни...
Белое море разбушевалось. Шквальный ветер жёстко хлестал дождём, смешанным с солёными брызгами, оторванными от высоких гребней волн. Радостный, белый с зелёным, с иконой святителя Николая над рубкой, катер удалялся в сомнительный простор растревоженных вод, бравших его в серьёзный оборот. Север. Нешуточное место. Женщины-паломницы быстро укрылись в трюме. Мужчины стояли на ветру с серьёзными, мокрыми от дождя и брызг лицами, глядя на удалявшиеся за кормой Соловки. В дрожании дождевого полотна проплывали слева Заяцкие острова.
Возникало в памяти как-то всё сразу: и былая слава обители, и лагерь, и судьбы оставшихся, что просто живут, ловят рыбу и рубят лес, гуляют с девушками и поют в белую ночь у костра — "Чё тебе снится, крейсер "Аврора"?". Много пьют, хотя не хулиганят. Спокойно на острове. Смирно. Просто пьяницы. Все — русские люди, и других пока нет. Я стремился сюда много лет и боялся. Боялся непочтения, забвения и обыденности. Увидел развалины и смрад посёлка. Увидел остров скорби и спасения. Что дальше?
Соловки. Монастырище. Какая нечеловеческая твердыня возникла среди мхов, болот и дикого камня. Огромная. Суровая. На севере, сверху над Русью, а с юга — Киево-Печерская лавра, а с запада — Псково-Печерский монастырь. И еще Валаамский и Коневецкий, Кожозерский и Крестовый, что на Кий-острове, Иверский и Ипатьевский, и много, много ещё. Силовые линии духовности пронизывали, хранили страну. Но не сохранили, что-то сложилось не так. Не так, как мечталось.
В дороге разговорился со священником, огромным, заросшим до глаз бородой. Оказалось, он из Австралии. Родился в Шанхае, а уж потом — Австралия. Говорили о Соловках, о России, и я почувствовал вдруг, что напугал собеседника своею болью, горячностью и надрывом. Священник замолк, словно внезапно потеряв интерес к беседе, и пауза стала тягостной. Я поспешил распрощаться. Разговор долго ещё крутился внутри меня. Я возражал, соглашался, где-то не понимал, а порой и осуждал его. Спорил. Ведь возле Соловков не бывает случайных встреч. Случайного вообще не бывает. Если показалось вдруг, что встретились случайно, уж точно чего-то недоглядел.
