Наблюдая за тем, как осторожно Фета толчет с золой очередной пучок тонких травинок, заливает кипятком и дает настояться, Томас все явственнее ощущал удавку на своей шее.
Увидев в его глазах зарождающуюся панику, старая Фета, поправляя подушку под растрепанной головой Анабель, вдруг схватила его за локоть и отвела к окну.
– Что, соколик, узнал, откуда травки? Молодец, – шамкая беззубым ртом, говорила она, смотря на улицу. – Ты теперь старику обязан, что бы там он тебя ни попросил – делай. Как бы противно ни было – делай. Иначе, если без травок останемся, ребенка она не доносит, помрет, понимая все, захлебнется кровью, все чувствуя. Нет. Ты уж слушай старика.
Холодный пот выступил на спине Крылатого: речь не шла об излечении, старуха говорила лишь о том, что травы облегчат смерть его любимой. Эта простая истина не укладывалась в голове у Томаса.
– А если раздобыть много трав, – спросил он, заискивающе глядя в белесые глаза старухи, – тогда она поправится?
– Эх, милый, – ответила Фета, с материнской нежностью поправляя завернувшийся ворот его рубашки, – ты о ней уже не думай, ты о ребенке думай.
– Да не нужен мне этот ребенок! – выпалил Томас, но сразу осекся. – Мне не нужен этот ребенок, – прибавил он, понизив голос. – Скажи, как ее спасти? Что нужно сделать?
– Тогда о своем спасении думай. – Внезапная нежность сменилась презрением, привычным для Томаса. – Если так говоришь – твою душу мало что спасет.
И, покачиваясь, Фета засеменила к постели, где Анабель начала приходить в себя, понемногу кашляя.
– Бабушка, – прошептала она, разлепляя губы; из трещинок сразу начала сочиться кровь. – Мне снилось, что это девочка, представляешь? Хорошенькая, темненькая такая, и ручками сучит, и ножками, и смеется так заливисто, бабушка!
– Тише, тише, – погладила Фета больную женщину по голове. – Все так и будет, моя хорошая.
– А Томас тут? – спросила Анабель, не в силах оглядеться.
– Тут он, – нехотя сказала старуха и повернулась к окну. – Поди, зовет.
Томас подошел к кровати, наклонился, желая поцеловать жену, но Анабель отвернулась, прижав лицо к подушке.
– Не надо, еще заразишься… – Больная поморщилась. – А тебе растить нашу дочку… Томас, у нее такие ручки…
И она заплакала, силясь скрыть слезы, стереть их об подушку, но сил приподняться не хватило. Соленые капли стекали по щекам, путались в каштановых волосах.
Охваченный накатившей нежностью, такой острой, что она походила на боль, Томас прижался губами к сухим губам Анабель. Соленый вкус слез смешался со вкусом ее горячей крови, ароматом трав, что она пила, и ее собственным чуть слышным запахом. Томас целовал губы, острые скулы, глаза, щеки, шею жены, не замечая, что уже сам плачет.
