Я не сразу различил, откуда двигался звук, от какого окна. Получалось – звучало в спальне.
Тихонечко на одних цыпочках я подошел к занавеске и не своим голосом гаркнул:
– Стрелять буду! Хто там?
– Шкловский дома? – Голос оказался грубый, смелый, с таким голосиной просто назад ни за что не уходят.
– А ты хто?
– Буди Шкловского! У меня до него важный разговор. Давай, а то шум сделаю! А оно ж лишнее. Давай-давай! Давай по-хорошему, хлопец!
Руки мои опустились до земли. Силы мои меня оставили.
В дверях стоял мужик огромного роста, в кожаной тужурке, черный, кудлатый. Без фуражки. С пустыми руками.
Именно что он без фуражки и без никакого груза, придало мне смелости и интереса:
– Заходьте. Нема Шкловского.
Незнакомец переступил порог с опаской, но в то же время безоглядно. Некоторые натуры хорошо умеют такое.
– Света не надо. Я в темноте вижу. Нема, говоришь, Перчика? Подожду. Отут его, дорогого товарища, и подожду.
Дядька рукой пощупал лежанку, поцокал языком от удовольствия:
– Ого! Ну хорошо… Ну хорошо… Як у Бога за пазухой. Прилягу. Дома совсем никого? Баб нема?
– Один я.
– Шо-то я тебе, хлопец, сильно не верю.
Дядька свалился на лежанку в чем был – в кожанке и сапогах – и захрапел в секунду. И только тут я понял, что он пьяный и держался со мной как человек из последних своих пьяных сил.
И тут терпение мое закончилось. Я личным приказом запретил себе самые любые размышления.
Упал с размаха на кровать в той комнате, где еще недавно миловались Шкловский с Розкой, а потом Марик-не-Марик валялся и многое другое носилось в воздухе за считаные дни беготни и невозвратных отныне потерь.
Встал я первый. Выглянул, гость еще дрых на все закорки.
Я рассмотрел его лицо. Нарочно искал в нем страшное, чтоб напугать себя заранее – еще до того, как дядька проснется. Чтоб уже не удивляться и сильно не показывать вида.
Но лицо было не страшное. Кудлатый – да. Чернющий. Кулаки здоровые, костяшки сбитые. Только-только корочка взялась. Тужурка как была застегнутая, так и осталась. На боку топырится. Кобура. Точно. А или пустая, или нет – вопросик. Я это учел.
И сапоги. Сапоги грязнющие. Старые. На заломах аж белесые.
Человек лежал во всю свою длину и широту и что-то своим видом мне предвещал. Я чуял его, как зверюка чует другого. В какую-то секунду народилась в голове мысль сбежать куда глаза покажут. Но природный интерес к жизни взял свой верх.
Издали я негромко сказал:
– Просыпайтесь. Утро уже.
Кудлатый раскрыл глаза одним махом. Не моргал, не щурился.
