Дора отпустила Марика. И строжайше наказала спокойно ожидать ее медицинской помощи милосердия. И главное – не рыпаться.
Грюкнула калиткой и кому попало напоказ громко воскликнула, как пьяная:
– Ну, давай, трогайся, товарищ Алексей!
Мы с Мариком стояли в растерянности.
Очень мне хотелось выглянуть на улицу и удостовериться, что Дора уехала с самим Раклом, да как! Как хозяйка. Ой, баба! А все ж таки я правильно ее выбрал перед Рувимом.
И тут я наткнулся на глаза Марика.
Нет, то не Марик стоял передо мной. То стоял Шмулик, сбежавший и, наверно, покойный ныне. Ободранный, слюнявый, в дрожащем состоянии с головы до самых его концов ног.
Совсем уже стемнело. И в темноте мне стало равнодушно все происходящее. На кольцо наплевать, на Шкловского тоже, не говоря про Марика и всех за ним.
Я комсомолец на хорошем счету. Пойду работать. На хлеб будет. А главное – будет свобода и светлое трудовое будущее. Без цепей, как правильно говорится.
И так мне стало… А стало мне легко и высоко видно: как я на собраниях выступаю, как меня разные люди слушают, и хлопают, и ногами топают, и свистят от безысходного восторга. А я их еще и дополнительно призываю и воодушевляю. Между прочим, своим примером, а не потому, что Розка с завитком своим гадским духами гадскими передушенным меня послала.
И на Розку мне в ту минуту было особенно наплевать. Вот особенно…
В такой важный в моей дальнейшей жизни момент Марик меня схватил за руку. За ту самую мою руку, что только что беспощадно и безответственно кусал до болючей крови. А кровь, между прочим, струилась тоненько по шкуре и даже немножко капала вниз, на грязную землю.
– Лазарь, миленький… Лазарь… А я знаю, где Шкловский…
Марик первый пошел в дом, как бы призывая меня и показывая, что теперь я за ним, а не он за мной. И походочка у него обнаружилась совсем другая. Сильно другая походочка.
Зашли.
Марик попросил хлеба или хоть что. Я собрал, что было, навалил перед ним полную миску объедочков-обкусочков. Ничего себе не сберег.
Сказал вежливо, по-товарищески:
– Кушай, Марик.
Ел Марик бесконечно. Каждой крошкой давился, пхал и пхал в себя уже не знаю куда.
Причем икал сильно от скопления сухомятки.
Я проявил внимание и заботу:
– Запить надо тебе, Маричек… Теплым запить. Самовар наставлю и попьешь.
Но рассудил, что самовар – долгое дело. Простой воды с ведра причерпнул – и кружку лично этому гаду под нос его вонючий поднес.
– Пей, Маричек… Да не жри ты хоч один момент! Пей!
