И знаешь, что это мгновение вечно не продлится, закончится. Да и не надо растягивать его на вечность. Оно ценно именно таким — коротким, острым, даже чуть болезненным. Но просто заснуть, превратить его в обыденность, жалко. Пусть уж оно будет столько, сколько отмерено.
— Если б я только сказать мог, как хорошо мне, — тихо-тихо признался демон. — Пытаюсь слова подобрать, а не могу. Пустые они какие-то.
Арха улыбнулась, слушая, как раскатисто и ровно, словно барабан, отбивающий ритм, бьётся сердце Дана.
— Давно хотел сказать тебе, но всё не к случаю приходилось. Я раньше понятия не имел, что такое счастье, — демон усмехнулся в темноте, повозился, почесал затылок о шероховатую стену. Смутился, наверное. Подобные признания ему нелегко давались. А он, бедный, даже пятерню в шевелюру сейчас запустить не мог — руки Архой заняты. — Не сказать, что я об этом вообще когда-нибудь задумывался. Знаешь же, весь этот романтичный бред…
«О да! — съехидничал здравый смысл ведуньи. — Мы в курсе: всю Тьмой отпущенную сентиментальность ты в своём письме потратил. И теперь от тебя цветочного лепесточка не дождёшься!».
— Только вот эти восемь месяцев… В общем, теперь-то я знаю: есть оно, счастье. Оно не какое-то глобальное. Нельзя сказать, например: «Я был счастлив со вторника по четверг». Или что с тобой я всегда счастлив. Сама знаешь, всякое бывает.
Он потёрся носом о макушку Архи. Ведунья, затаившись у него подмышкой, молчала. Конечно, гордость после эдаких-то слов немедленно взыграла. Почти нестерпимо захотелось ответить: «О да! Бывает всякое! Вот помнишь, как ты?..». Потому что, действительно, без колдобин не обходилось.
А демон не извинялся никогда и ни при каких обстоятельствах. Конечно, если речь не об их лордском этикете шла, когда извинения стоили не больше сотрясаемого воздуха. И обычно все эти «колдобины» просто замалчивались. Разошлись по разным углам — точнее, демон отбывал в очередную разведку — а потом как будто ничего и не случилось.
Но лекарка молчала, понимая, что пойди она на поводу своей гордыни — и шансов услышать подобные признания будет ещё меньше, чем извинения.
— Счастье оно из кусочков состоит. Когда ты мне навстречу бежишь. Когда на стол накрываешь с таким серьёзным видом, будто оперируешь. Когда ты спишь рядом. Когда… Ладно, это мы опустим, у нас серьёзный разговор, — Дан снова усмехнулся в темноте, а кончики ушей Архи сами собой вспыхнули горячим — ведунья прекрасно поняла, что именно он имел в виду. Ну, неконкретные вещи, а общий смысл уловила. — Даже когда ты уши прижимаешь, злясь — это тоже счастье. Я эти кусочки, как скряга коплю, между прочим. А потом перебираю, перебираю… Дурак?
