Знание-сила, 2007 № 08 (962) | страница 96
Первым верховным жрецом этого божества в России стал Петр Первый. Он с юности всем сердцем принял идеалы религиозной европейской Реформации: традиционная церковь должна ограничить свое место во мнении народном, рядом с нею хватит места новым богам — хотя бы державе и науке!
Так же рассуждал в Англии король Генрих VlIl за 170 лет до Петра I. Через 70 лет после генриховой реформы английское общество дозрело до групповой научной самодеятельности: вокруг канцлера Бэкона сложилась «Новая Атлантида» — прообраз Академии наук. В России научное содружество тоже становится заметно лишь при Екатерине II, через 70 лет после начала петровских реформ. Вторично посетив Россию в это время, Эйлер почувствовал себя комфортно в роли первосвященника научной церкви, меж тем как в Париже и Лондоне первосвященников после Ньютона не было.
Но почему швейцарец Эйлер был склонен именно к научному монархизму, а не к демократии, как его парижский ровесник Даламбер? Да потому, что в год рождения Эйлера швейцарской нации от роду было четыре столетия (со времен Вильгельма Телля и союза трех кантонов). Французы же в ту пору отмечали 850 лет своей национальной самобытности (после Верденской клятвы) и 400-летие своего абсолютизма (после расправы Филиппа Красивого над тамплиерами). Развитие абсолютизма во Франции завершилось одновременно с появлением Академии наук (1666), при Кольбере, прогрессивном последнем и удачливом премьер-министре французской монархии. В России таким же последним удачником оказался в начале ХХ века Сергей Витте — породистый математик, ученик Пафнутия Чебышева и представитель пятого поколения учеников Леонарда Эйлера.
Аналогия между реформатской Европой после Лютера и реформатской Россией после Петра кажется соблазнительной и глубокой. Если это не иллюзия, то в российской науке ХХ века должны быть персоны, аналогичные Эйлеру: возможно, не в одной только математике, но и в иных ветвях научного древа. Их совокупные усилия — разрозненные либо коллективные — вероятно, сравнимы с деятельностью ансамбля французских просветителей XVIII века вплоть до подготовки очередной революции, которая вспыхнула в СССР ровно через два столетия после Французской революции 1789 года.
Слева направо: А. Колмогоров, Н. Лузин, Д. Егоров
Пожалуй, так оно и есть. Наш аналог Эйлера в математике — это, конечно, Андрей Колмогоров (19031987), который был учеником Эйлера в седьмом поколении. Наш Николай Лузин и его учитель Дмитрий Егоров сыграли в Москве точно такую же роль, как братья Якоб и Иоганн Бернулли в Базеле. В Петербурге не получилось столь же плодовитого математического гнезда, зато физик Абрам Иоффе вырастил в Политехническом институте сравнимое гнездо физиков. Из него вышли Петр Капица и Николай Семенов, Лев Ландау и Георгий Гамов, Евгений Лифшиц и Яков Перельман — двойники Даламбера и Дидро. Их усилия создали (порою в согласии, а иногда вопреки желанию правителей СССР) небывалое физико-математическое содружество во всей России. Эта система массового производства научной интеллигенции позволила СССР сначала победить во Второй мировой войне, а потом 40 лет удерживать фронт в гонке ракетноядерных вооружений с США. Кому противно было работать на войну, те уходили в диссиденты и тихо растили в физматшколах и университетах будущих лидеров антикоммунистической российской революции. И вырастили их к 1991 году, когда временное правительство коммунистов-партократов, наконец, обанкротилось. Дорого нам обошелся этот успех, но без него русскому народу не нашлось бы места на политических картах XXI века. Посему возблагодарим судьбу, 280 лет назад направившую путь некого Леонарда Эйлера из уютного Базеля в непредсказуемую Россию!
