Для начала взглянем на развитие научной мысли в христианской Франции. Первый проблеск исторического творчества в этой варварской среде заметен в конце VI века. Тогда епископ Григорий Турский написал «Историю франков», обозрев с двухвекового расстояния подвиги последних римлян и первых варваров с римской (или полуримской) ментальностью. Какой срок отделяет зарождение гуманитарной науки от зарождения естествознания и математики? Во Франции этот срок равен четырем векам — между Григорием Турским и Гербертом из Орильяка, который на восемь лет переселился в исламскую Испанию, чтобы там усвоить из первоисточника сохранившуюся мудрость античного мира. Опыт Герберта оказался довольно удачен: он перевел на латынь многие труды Аристотеля и Евклида, основал в Реймсе гуманитарное училище и закончил свою жизнь на посту римского папы (1003).
Сдвинемся еще на четыре столетия вперед: как выглядела французская наука в конце XIV века на фоне бедствий и удач в Столетней войне? Сразу бросается в глаза поразительный расцвет Сорбонны. Ее ректор Жан Буридан вразумляет по богословским вопросам «римского папу» (который давно ютится не в заброшенном Риме, а в обжитом Авиньоне). Тот же Буридан спорит с Аристотелем, предлагая принцип инерции как основную аксиому механики. Он же вводит в математику аксиому выбора: геометры пользовались ею в построениях со времен Пифагора, но не замечали ее, как рыбы не замечают воду. Ученик Буридана Орэм превзошел Архимеда, впервые доказав (рассуждением из четырех строчек) расходимость гармонического ряда...
Все это происходит во Франции в ту пору, когда на Руси действует Сергий Радонежский — инициатор монашеского просвещения исихастов и крестового похода против Орды. Одновременно нижегородский монах Лаврентий составляет Лаврентьевскую летопись — обзор русской истории за пять веков, начиная с варварского симбиоза славян и варягов. Это глубже, чем первый труд Григория Турского: скорее, похоже на «Деяния Господа через франков», записанные Гвибертом из Ножана после первых крестовых походов. Но о зарождении естествознания на Руси в XIV веке нет и речи: русская нация только формирует свое сознание.
Шагнем вперед еще на 400 лет и обрисуем эпоху Эйлера и Екатерины II научными красками. Во Франции триумфально шествует Просвещение: десятки крупных ученых и журналистов от Даламбера до Вольтера убеждают тысячи читателей «Энциклопедии», что те могут понять все, что они захотят, могут изменить все, что их не устраивает в окружающем мире, — от движения планет до государственных учреждений. Да, могут, если захотят; но какой ценой французам придется оплатить сей успех? Об этом энциклопедисты совсем не думают: они — теоретики, цена эксперимента выяснится в ходе его. Такова ментальность новой породы европейцев, для которых удачливая наука стала новой разновидностью божества. Отнюдь не человекоподобного и потому безразличного к проблемам гуманизма или каннибализма.
