Улучшение ситуации наметилось только в 1762 году, когда в России власть взяла умная немка Екатерина II, Фридрих II присмирел, проиграв русским Семилетнюю войну. Вскоре Екатерина открыто позвала Эйлера в Россию, и Фридрих не посмел ей отказать. Но тем временем Ломоносов умер; его буйный нрав не нашел понимания у молодой и просвещенной русско-немецкой царицы. Так и не состоялась личная встреча Эйлера с Ломоносовым, хотя двум апостолам единой науки было что сказать друг другу. И вообще не получилось в России у Эйлера выдающихся научных «детей», а «внуков» он не увидел. Николай Лобачевский родился через 9 лет после смерти Эйлера в далекой Казани, куда судьба, однако, забросила в самый срок из Геттингена Мартина Бартельса. Он учился по книгам Эйлера вместе с молодым, но уже великим Гауссом и был морально готов научить всей необходимой премудрости любого смышленого студента. Даже более талантливого, чем сам профессор! Такое счастье очень редко выпадает гениям ввиду их сугубой редкости в рядах человечества. Заурядные служители науки обычно бывают счастливее в роли педагогов.
Незаурядный Эйлер остался в истории математики и всей науки как ее первый конституционный монарх после абсолютного императора Ньютона. В этой роли прямым наследником Эйлера стал Гаусс, за ним пришел Риман, потом — Клейн, Пуанкаре и Гильберт. Помазанником Гильберта стал русский гений Андрей Колмогоров: он передал Эйлерову благодать всем вдохновенным математикам Москвы и Петербурга.
Недавно мы отметили 100-летие апостола Андрея; сейчас настал 300летний юбилей апостола Леонарда. Чей черед будет следующим?
Комментарий к житию Леонарда Эйлера
Как известно, пророков в своем отечестве не бывает. Но ученые люди — не пророки, а провидцы: они отвечают на вопрос «что будет, если?..», а не на вопрос «что делать, чтобы?..», и потому меньше зависят от мнений некомпетентного большинства. Казалось бы, ничто не мешает научному гению развиться в любую эпоху в любой стране, если он имеет доступ к высшим достижениям науки своей эпохи. Но такой свободы мы не наблюдаем в истории науки. Похоже, что ее стихийная эволюция тоже подчиняется неким вековым ритмам развития ментальности народов в отведенных им природой эконишах. Как в этом плане уразуметь феномен Эйлера — его порождение в захолустной Швейцарии, его первый расцвет в дикой России, второй расцвет в провинциальной Пруссии и новое возвращение в Россию, вместе с его упорным нежеланием поселиться в блестящем научном Париже или Лондоне?
