Пусть это Божья сила, но человек создан ею по образу и подобию Бога! Значит, он может постичь Божий замысел во всей его красоте, если не поленится напрячь свой разум до предела своих сил! Такое напряжение вряд ли соответствует минимальному действию: легче поверить, что момент открытия новой истины изображается «седлом» или даже «холмом» на гладком графике функции Действия! Вот чего не заметил маркиз Мопертюи; Эйлер заметил это просто потому, что за его спиною опыт десятков малых и больших математических открытий.
Но вот беда, большинство коллег Эйлера не имеют подобного опыта! Чтобы убедить их спокойные умы, мало предъявить им математическую модель экстремального действия. Нужно измерить и рассчитать по этой модели хоть один пример «чуда», будь то открытие новой формулы математиком или победа фехтовальщика в опасном бою. Но как раз эти непредсказуемые процессы нельзя вызывать по желанию, сам акт наблюдения за ними нарушает ход основного процесса! Плохо дело, придется Эйлеру помалкивать о своей замечательной догадке, чтобы не прослыть болтуном. Как, вероятно, помалкивал Ньютон на старости лет. Но маркиз Мопертюи не хочет молчать; интересно, каковы будут последствия?
Они оказались печальны. Самоуверенные декларации Мопертюи об открытии им основного закона природы привлекли внимание всеслышащего Вольтера, и ехидный мудрец воспылал гневом.
Маркиз утверждает, будто он доказал, что наш мир — наилучший из возможных миров? Но это чушь! Наилучшему миру некуда было бы изменяться — разве что к худшему! Наш же мир подвержен прогрессу и в науке (трудами самого Мопертюи), и в литературе, и в нравственности людей! Кто этого не понимает, тому не место во главе Академии наук.
Увы, с этим мнением Вольтера согласился король Пруссии. Пришлось Мопертюи подать в отставку и удалиться в более тихое место, в тот самый Базель, откуда уехал в поисках более яркой доли молодой Эйлер. Там мятежный маркиз прожил недолго и умер, как отвергнутый апостол в изгнании.
Эйлеру же в Берлине стало одиноко без буйного самовластца Мопертюи. Король Фридрих не пожелал назначить математика новым президентом Академии: дескать, Эйлер мало смыслит в поэзии и даже не притворяется, будто он восхищен стихами короля! Меж тем из Петербурга к Эйлеру шли все новые письма русского самородка Ломоносова. В математике он не силен и чувствует это. Но какова физическая интуиция! Ньютон был бы рад такому аспиранту; не помочь ли Эйлеру в огранке этого самоцвета? Берлинский гений очень помог русскому коллеге своим отзывом о его научных работах, когда чиновная сволочь в Петербурге попыталась доказать научное ничтожество Ломоносова. Но кто защитит самого Эйлера от этой сволочи, если он переедет в Петербург?
