– Сынок, скажи, как тут за Путина проголосовать?
– Посмотрите в бюллетене, поставьте любой знак напротив фамилии своего кандидата.
– Я за Путина буду голосовать, Путин нас спасёт.
– У нас голосование свободное и тайное, пройдите, пожалуйста, в кабинку.
– Милый, я вижу плохо. Покажи мне, куда ставить крестик?
– Извините, я не имею права.
– Родненький, поставь, пожалуйста, за меня. Я, боюсь, не смогу. Ничего не вижу, не могу разобрать, и руки трясутся. Вдруг не туда проголосую? Мне за Путина надо. Ни за кого другого, только за Путина.
– Простите, я не могу за вас голосовать! Попросите родственника или знакомого, чтобы в вашем присутствии поставил за вас отметку.
– Хорошо, сынок, хорошо. Главное, чтобы за Путина! Правда ведь?
– Нам нельзя агитировать на участке. И вообще агитация в день выборов запрещена. Проголосуйте, пожалуйста, тайно…
Следующий избиратель:
– Сынок, помоги, пожалуйста, за Путина проголосовать…
Господи…
Был перерыв на обед. Иван Борисович поглотил собранные женой бутерброды, но даже это не очень помогло. Настроение было скверное. Ауслендер решил познать предел отчаяния, добить себя – после обеда он вызвался ходить по квартирам.
Ивану Борисовичу вручили переносной ящик и пачку бюллетеней. По правилам одному ходить нельзя, но никто не хотел идти с Ауслендером. Преподаватель закапризничал, и наконец одна девушка согласилась. Она была наблюдателем от какой-то мелкой демократической партии или фракции вроде «Яблока», сохранившегося только здесь, в Петербурге. Девушка была симпатичная, но необщительная. Необщительная с Ауслендером: каждые пятнадцать минут ей звонил жених, тоже наблюдатель, она рассказывала, в каком она доме. Ауслендер и сам был набыченный и неразговорчивый, так что молчание его не смущало.
Шли по адресам стариков, которые сами не могли посетить избирательный участок и оставили заявку о голосовании на дому. Иван Борисович ожидал встретить самое страшное: полумёртвых или совсем мёртвых людей, мерзость и запущение, гниение, нищету. Но действительность не оправдала его ожиданий. Старички были чистые, ухоженные, разумные. Порой со специально нанятыми сиделками (всегда какой-то азиатской национальности). Ауслендер вскоре понял, что заявки оставляли только благополучные старики, те, кому повезло с детьми. Взрослые дети ухаживают за своими родными. Или нанимают сиделок. Роскоши не было, но не было и бедности. Старость была мирной и доброй. В каждой квартире Ауслендеру и наблюдательнице дарили конфеты. Примерно с четвёртого адреса Ивану Борисовичу стало казаться, что это не выборы, а колядки. Да, они ходят и колядуют, поют дедушкам и бабушкам песенку про бюллетени, а старички улыбаются, ставят крестики и галочки и угощают конфетами.
