на брюхатый танками Урал,
я на свет являюсь недоношен –
немцам насмех, черт бы их побрал!
Я на свет являюсь – безымянный,
осенённый смертною пургой.
Не особо, в общем, и желанный,
но хранимый тайною рукой –
в городе, где всё мне незнакомо,
где забит балетными отель,
названном по имени наркома
как противотанковый коктейль.
И у края жизни непочатой
выживаю с прочими детьми
Я – москвич, под бомбами зачатый
и рожденный в городе Перми,
где блаженно сплю, один из судей
той страны, не сдавшейся в бою,
чьи фронты из всех своих орудий
мне играют баюшки-баю.
В бледные окна сочится рассвет.
Сны угасают – и сходят на нет.
Сизой поземкою занесены
послевоенные долгие сны.
Как бы в последнее впав забытьё,
видят сограждане: каждый – своё.
Видит скрипач Копелевич к утру
дочь, погребённую в Бабьем Яру.
Видит Вахитова, наш управдом,
мужа, убитого в сорок втором.
Видит Сабуров, слепой гражданин,
бой за Проскуров и бой за Берлин.
…Первый по рельсам скрежещет вагон.
Поздние сны улетают вдогон.
Тонут в снегу проходные дворы –
как проходные в иные миры.
О коммунальная юность моя!
Все возвратится на круги своя.
Запах побелки и запах борщей.
И не безделки – в основе вещей.
Что поколеблет, а что упадёт?
Дело не терпит и время не ждет.
…Дым поднимается к небу прямей.
Семь поднимаются хмурых семей.
Семь керогазов на кухне горят,
хлопают двери и краны хрипят.
Хлопают двери – и, сон поборов,
семь в унисон голосят рупоров.
Бодро внушает нам бодрая речь
бедра поставить на уровне плеч.
Преподаватель Гордеев не зря
будит Россию ни свет ни заря.
Все думали, что с Гитлером война
продолжится не годы, а недели.
И, сев у затемненного окна,
с надеждой в репродукторы глядели.
Как будто возвестить мог Левитан,
что, накопив войска свои поодаль,
мы совершили яростный таран
и прорвались на Вислу и на Одер.
И что часы фашистов сочтены
и в Руре пролетарии восстали…
Но мы уже оставили Ромны
и к Харькову с боями отступали.
И мать моя, беременная мной,
не ожидая помощи Европы,
по выходным копала под Москвой
крутые, полных профилей окопы.
За пять минут до битвы Курской,
как водится, в тени ветвей,
на полосе ничейной, узкой
шальной защелкал соловей.
За пять минут до канонады,
в лесу, на линии огня,
