Плавучий мост. Журнал поэзии. №2/2016 | страница 47



заштрихованным светом – человечьим и шатким.
Вот и трое растут плоскодонкой-звездой,
именуя своё за трещоткою птичьей,
что уносит не холм коготками в гнездо –
только лошадь и звук от неё неотличный,
а звезда в тёплой птице механизмом шуршит –
то клокочет, то квохчет, то камнем бежит,
кровь тачает, лежит, выцветая
в молоке, что вершится, как амен.
Холм скворчит на ложбине случайной её –
и целует её жеребёнка, как Бог
в лоб и в темень, в прозрачные лица,
что текут изо лба кобылицы.

* * *

Как недостроенная церковь – дом в снег войдёт,
сметая свет шмелиных лиц в слепой полёт,
края свои или углы внутри неся,
в огнях тройных ломая то, чего нельзя
произнести и пронести, в скорлупке свой
звучит – как будто из полен сложён – прибой
и в окнах тех, где агнец помнит о тебе
среди колец от наших лиц, шмелям теплей,
когда летит вокруг церквами снегопад
и разоряет, как голубка, ничейный ад.

* * *

Елене Зейферт

Где древа дирижабль преодолеет смерть
и почву, как прилог, и белое молчанье,
чьи соты и поклёп перегибают сеть
воды, из рыжих ос ворующей дыханье,
у дерева внутри, там, где зиянье птиц
спиральный лабиринт распустит в листопада
ракушку, что бежит в глаголице корней,
как побережье и/или причина сада.
Неосторожный сад в её волне растёт
и омуты, как нить, в свои вдевает жабры,
где кровь, как сом, в сетчатке у ангела плывёт
и ищет, словно звука, обёрнутой им жажды.

* * *

Где мнимый соловей летел,
как дымный мим среди петель
дверных и точных мертвецов,
всходящих из его вдовцов,
на ловчий и прибрежный свет,
что в зренье муравья продет
и вписан в божий этот март
в собранье тёмное петард,
что разгибают кислород
на дерево и рыбу, мёд
замедленный внутри у них
ключами медными бренчит
и выпускает птицу вверх
из соловьиных дыр, прорех
глазных, и плачет на весу
в силках, похожих на росу.

* * *

Даниле Давыдову

В ледяной и восковой Москве,
чьих мозаик срублен виноград,
каждый выбирает по себе –
потому что в чём-то виноват.
Лётчик проплывает словно жнец
над снопами ватными твоих
станций, подземелий и т. д.
вырывая медный твой язык
Покраснеет воздух золотой –
сладкой стружкою синиц немых, горя
жирной и промасленной лозой
горя, счастья, стрекозы труда,
чей рубанок ходит взад-вперёд.
Самолёт мерцает словно вход
в твой прекрасный жестяной Аид,
чижиком – под штопором – свистит,
где по пеплу каменный пилот,
приоткрыв несоразмерный рот,
словно гость, проходит сквозь твоих –
свет сосущих – мертвецов живых.

Форточка

И исподволь, из пара, из подземной
норы апрельской, что внутри воды