— Шли бы вы домой, Глаша, с вашими собачками. Здесь вам делать нечего, — сказал он строго, без обычной шутливости. И прошагал дальше, влившись в рабочий поток.
Глаша повернула было обратно, но веселая, шумная толпа студентов, курсисток, гимназистов, вырвавшаяся из переулка, подхватила ее и понесла с собой.
Красные щеки, красные банты, красные ленты. Обрывки песен, громкий смех. Не успела Глаша оглянуться, как бойкие руки уже нацепили ей на шляпку алую ленту, а на ошейники Титиль и Митиль красные банты.
— Ура представителям собачьего сословия! — крикнул какой-то толстощекий гимназист.
Раздались аплодисменты.
Собачки испугались, вырвались — и в переулок. Глаша за ними. И тут их чуть не раздавил фыркающий автомобиль, промчавшийся мимо. Титиль и Митиль нырнули в подворотню, в проходной двор, в какие-то ворота, пробежали закоулками и выбежали к Манежу. Еле-еле успела Глаша их перехватить, на руки взять. И тут Глашу снова подхватил, понес людской поток. И вскоре с таксами на руках она будто выплыла к Охотному ряду.
Охотный ряд не торговал в этот день. На ступенях подъездов богатых домов, у входов в магазины и рестораны стеной стояли дворники, а за ними толпились господа в меховых шапках и длиннополых шубах. Одни улыбались, другие хмурились.
Глаша метнулась туда, сюда и наконец взобралась на ступени какого-то высокого крыльца. Отсюда видна была Воскресенская площадь, колыхавшаяся словно море. На гребнях волн его курчавились серые барашки военных папах. И над этим взволнованным народным морем возвышались на фонарных столбах ораторы и кричали:
— Да здравствует свобода!
— Долой войну!
— Долой царизм!
— Мира и хлеба!
Глаша крепче прижала собачек…
У высокого крыльца Думы раздались какие-то крики. На балкон вышли чиновники — народ успокоить.
И страшно Глаше, и любопытно. Она вдруг увидела за железными воротами какого-то двора затаившихся конных городовых.
От конских морд пар идет. Лошади копытами бьют, ходу просят. Что будет, как выскочат? Недаром, видно, Лукаша ее предупреждал.
Когда в особняк генерала Мрозовского явились делегаты богатой и знатной Москвы, Лукаша несколько растерялся, помогая им снимать шубы. Он хорошо помнил, что князей надо называть «Ваше сиятельство», графов — «Ваша светлость», дворян — «Ваше благородие», купцов — «Ваше степенство», но различить среди прибывших, кто есть кто, не мог. Узнал лишь городского голову Челнокова, который явился с золотой цепью на шее.
