— Вечеряете? А я… книжку хочу попросить, тоскливо сидеть без книжки, — Евмений надсадно закашлялся. Был он даже с мороза бледнолиц: суконная шапка с козырьком удлиняла его лицо. В ворот распахнутого полушубка видны пестрый шарф и галстук.
Снег на густых бровях и на усах гостя растаял, Евмений вытирал их заскорузлыми пальцами.
— Любим мы с братом книжки читать. Только бы посерьезнее.
От гостя исходил тот же запах мочала и липы.
Иван открыл шкаф, в котором держал часть литературы, достал книгу.
— Вот и серьезная. «Царь-голод».
— А-а! Слыхал я об этой книжке. Почитаем, — Евмений подмигнул и вновь закашлялся.
— Что с вами?
— Попростыл… Сейчас даже на клиросе петь не могу.
— Вы, что, верующий?
— Не в этом дело. Просто петь люблю.
Евмений запел жидким приятным тенорком, лукаво глядя на учителя:
Как по речке, по быстрой,
Становой-то едет пристав,
А за мим — письмоводитель,
Страшный вор и грабитель…
Горе нам, горюшко, великое горюшко…
— Это вы про вашего Кислова?
Дети затеяли какую-то игру. Громко говорили и смеялись.
— А не боитесь такие песни петь? — все допытывался Иван, не спуская с Евмения глаз.
— Так ведь только вам. Вы не из бар, — Евмений протянул Малышеву руку. Ладонь его была влажная, горячая. — Мы у фельдшерицы книги раньше брали. Так у нее только про любовь, а нам хочется другое.
Вышла к детям и Аглая Петровна. Она жила при школе. Дети смолкли, с боязнью глядя на нее. Поспешно ушел и Кочев. Иван сиял: «Вот, кажется, и есть «певчая птица». Аглая Петровна посмотрела на него подозрительно.
Ночь свистела, мокрые хлопья снега налипли на окна школы. Промозглый ветер колотился в ставни, перекатывался через кровлю, врывался в круглую печь. На воле было уныло. Луна ползла по корявому небу. Обледенелые ветки были пусты.
Не замечая ничего вокруг, Иван торопливо шагал по суметам к дому. «Читать! Читать! Каждую свободную минуту — учиться!»
Через день Евмений Кочев снова пришел в школу к Малышеву.
— Разбирали мы с братом книжку, разбирали… зовет она… лучшую жизнь обещает. Но надеяться-то на что?
— На себя, — ответил Иван.
Евмений задумался.
— На себя? Мы вот живем далеко от железной дороги… почту ждем месяцами. Она приходит не к нам, а в село Махнево. Люди наши редко к домам собираются, все на заработках: летом — на реке Тагил, на реке Туре плоты собирают для Тюмени, зимой — лес рубят. Леса повысекли вокруг, а живут впроголодь. Орехами да клюквой кормятся. Женщины наши рогожи ткут. А лесопромышленники богатеют. Законы-то не для нас писаны. Куда еще податься? Тайга вокруг. Кто все расскажет? С нами и поговорить некому. А слово-то — оно и ржавчину смоет. Верховодит всей округой Кислов, помогает ему сельский писарь.
