Дети затеяли игру в «ляпы», бегали меж высоких сосен. Иван бросился за ними. Аглая Петровна недовольно сказала:
— Господин Малышев, идите ко мне!
Когда он подошел, добавила:
— Не советую вам так держаться с детьми. Если будете слишком свойским, они перестанут вас слушаться.
Иван возразил:
— Я думаю — наоборот. Нам нужно с ними быть здорово свойскими. Зачем отдаляться? — и снова бросился за детьми, которые лукаво поглядывали на него из-за деревьев, плутовато ждали, заманивали.
Он услышал насмешливое восклицание заведующей:
— «Здорово»? Самого, кажется, учить надо!
«Назло это слово с языка не спущу!» — весело подумал Иван.
Видимо, Аглая Петровна почувствовала себя неловко.
Когда шли к селу, миролюбиво сказала:
— При школе есть лошадь и кучер. Если вам потребуется, можете ими пользоваться.
Молодой учитель скоро стал для учеников «слишком свойским». Они провожали его в школу и из школы. Иногда с сумками из мешковины через плечо ходили вместе с ним за село.
Сжатые полосы розовели в солнечном блеске, но солнце не грело, холодно сияло голубое небо. Паутина, висевшая на кустах, была усеяна капельками росы. Утки летели молчаливыми стаями, не садились на кормежку. По оплывшим грядам на огородах скакали вороны. Падали снежинки, набивались в каждую щель замерзающей земли. Прибитая морозом трава хрустела под ногами.
…Часто в сильные холода дети оставались в школе на ночь, разжигали печи. В классе витал запах липы, мочала. С приходом зимы он усилился.
— Заточили нас в школе, — сказала как-то Дашутка.
«Заточили» — слово вызывало воспоминания о Перми.
Иван снял с головы Дашутки гребенку, причесал ей волосы.
— Мягкие да светлые, как золото, волосы-то у тебя, девочка… — нежность поднялась в нем.
На улице верещала колотушка ночного сторожа.
Иван Михайлович задерживался с детьми, читал для них вслух, беседовал с ними, а сам думал: «Почему нет писем? За все время пришло одно письмо из тюрьмы от дяди Миши. Он спрашивал: «Поешь ли ты, как раньше? А здесь тоска: все певчие птицы в клетках», — значит, партия разгромлена, все арестованы». Иван был уверен, что понял намек дядя Миши правильно, и был горд, что ему сообщают об этом как равному, как борцу, надеясь на него, веря в него.
В один вечер к Малышеву в школу пришел молодой человек, дядя Симы Кочевой, которого она называла странным именем Евмений. Увидев его, Иван мысленно сказал себе: «Начать? Пора начинать!»
Снимая снег с нависших бровей, Евмений улыбнулся.
