Я был бы самый бедный человек.
Самоубийца — это не убийца,
А перед этим всё ему казалось,
Что всё не так, что всё несправедливо,
И что он очень-очень одинок.
Наверняка он был серьезно болен,
А все, кроме меня, ему твердили:
— Здоровье как? Владимир Николаич!
Не чувствуете ль плохо Вы себя?
Он чувствовал себя довольно плохо,
А если б чувствовал себя прекрасно,
То и тогда б, наверно, усомнился,
В прекрасном самочувствии своем.
Он верил, что его не понимают,
И огорчался, что летают мухи,
Что звания народного артиста
Народному артисту не дают.
Ему казалось — это и сказалось
На самом окончательном решенье,
Когда переспективы исказились
И оставалось броситься в окно.
Он неожиданно исчез из дома,
И день прошел. А я гулял на свадьбе
Тогда, когда решалось уравненье
Его неосмотрительной судьбы.
И вечер ликовал, и ночь исчезла,
И после ночи наступило утро,
А я гулял на продолженье свадьбы,
Когда явился Витя Гончаров
И рассказал мне про исчезновенье.
А я сказал, что у меня он не был,
А где он может быть, того не знаю.
А в самом деле, где он может быть?
Я вечером опять туда явился
И вновь увидел Витю Гончарова.
Он мне сказал, что Яхонтов разбился.
На Клементовском дом стоял высокий.
Самоубийство — это не убийство,
А подвиг и великое несчастье.
С шестого этажа он взял и прыгнул
В шесть часов вечера после войны.
Проклятый час и день, и всей вселенной
Нет дела до народного артиста
И до меня, как и до миллионов
Живущих и скончавшихся людей.
Вот также жил Владимир Маяковский,
А Яхонтов, он жизнь его продолжил
И так читал любимого поэта,
Что даже разделил его судьбу…
Великий дар — сказать слова поэта
На уровне их значимого смысла;
Но даром я таким не обладаю,
А он достиг шестого потолка.
Он самый лучший чтец-недекламатор,
А чтец из тех читателей прекрасных,
Ради которых стоит быть поэтом
И сочинять хорошие стихи…
Стихи без рифмы написать труднее,
А эти вот стихи — они без рифмы…
Но горечь преждевременной утраты
Я опасался рифмой исказить.
…Мысль о самоубийстве так нелепа,
А жизнь великолепно хороша…
1945
