— Кроме этой штуки, у нарушителя было что-нибудь? — Батов поднял парабеллум, не торопясь разрядил его.
Полийчук отрицательно мотнул головой:
— Кроме пистоли, ничего… Може нож где сховал.
— Так и пришел с одним пистолетом?
— Да где! Покойник, видать, налегке пришел.
— Посмотрим, посмотрим, — пробормотал Батов, опустился возле распростертого тела Горлориза и, наклонившись, приложил ухо к его груди, долго прислушивался. Сердце еще билось.
Полийчук, со злорадством наблюдавший за полковником, был уверен, что гость богу душу отдал.
Батов перехватил полный ненависти и ехидства взгляд бухгалтера. Из-под полуприкрытых веками щелочек глядели неспокойные глаза, выражение их часто менялось. Глаза шарили по лицам пограничников, перебегая с одного на другого.
Сосредоточенный и суровый Батов поднялся с пола.
— Рудаков, — позвал он. Склонившись к уху начальника заставы, что-то шепнул. Рудаков понимающе кивнул головой и вышел.
Полийчук был уверен, все вышло наилучшим образом. Дорогому гостю выдано сполна. Теперь-то возьмет Полийчук реванш за пережитый испуг. И вдруг его хлестнули слова полковника:
— Рановато обрадовались, бухгалтер. Поторопились…
— Я? Обрадовался? Господь с вами, товарищ начальник…
Батов повернул к бухгалтеру побледневшее от гнева лицо, привычным движением положил в карман носовой платок.
— Рановато, говорю, обрадовались, — отчеканил полковник и усмехнулся. Он один знал, какой ценой удавалось видимое это спокойствие и усмешка. — Дружок-то ваш жив, дышит он. Слышите… Лютый!
Полийчук бешено рванулся вперед, обнажив в оскале плотный ряд зубов. Маслов устремился наперерез.
— Сидеть! — прикрикнул полковник.
По-бычьи пригнув голову, Полийчук возвратился к кровати.
— Я ж только срам хотел прикрыть, а вы подумали, що тикать собрался. Що ж, по вашому, я так и утик бы в одних исподних?
Батов закурил папиросу, немного успокоился. Усмешка собрала сетку морщин:
— А кишка у вас тонковата, Лютый, выдержки нет. Я-то думал «гроза Карпат» покрепче… Пусть оденется, — бросил он пограничникам. — Все равно тряпьем своим не прикроет срама. — И уже выходя, полуобернувшись, не сдержался:
— Ничего, дружка вашего на ноги поставим, подлечим, он много о чем расскажет.
