Несмотря на то, что я без обиняков говорил неприятные для них вещи, немцы уважали меня больше, чем тракториста. Призывали меня не высказывать вслух мысли, за них могут повесить; часто отдавали мне свои талоны на суп, который был несравненно лучше той бурды, которой кормили пленных. С каждым днем я становился сильнее, набирался сил. Пришла весна, и я решил бежать, тем более что условия для этого здесь были более подходящими, чем в Освенциме.
9 мая 1943 года я и еще трое товарищей убежали, предварительно запасшись продуктами и зажигалками. Курс взяли на юго-восток, к Карпатским горам. Передвигались очень осторожно, только по ночам, стороной обходя населенные пункты. Днем прятались от людей высоко в горах. Дня через три наши скудные съестные запасы иссякли, тогда на бывших колхозных полях мы обнаружили только что посаженный картофель, который выкапывали руками и ели. За счет картошки мы продержались еще дней 15, затем клубни в земле проросли, начали гнить и стали непригодными для еды. А есть было нужно.
Как-то поздним вечером мы, четверо беглецов, в нерешительности остановились на окраине села. Голод гнал нас к людям, а страх потерять свободу удерживал нас за околицей. Победил голод. Посоветовавшись, решили мы зайти в крайнюю хату, где светился огонек. Пошли вдвоем, на всякий случай [270] приготовили ножи. Осторожно зашли во двор, слышим, в хате мирно разговаривают. Мы постучали в дверь, нам тут же отворили. Увидев нас, хозяева сначала испугались, но когда узнали, что мы русские, были в плену и теперь возвращаемся на родину, без лишних слов накормили картошкой и молоком. Хлеба у них было мало, но последний кусок его отдали нам. Мы отказывались, хозяин нас уговаривал: «Берите-берите, у нас есть картошка и молоко. Я ведь тоже был в плену у вас в России, нас хорошо кормили». Потом хозяин показал нам дорогу и предупредил об опасных участках. Мы поблагодарили добрых людей за пищу и поспешили накормить своих товарищей.
После такого радушного приема мы не раз заходили в дома бедняков, и нам никогда не отказывали. Так мы дошли до польской границы. Там, переходя вброд небольшую речку, мы наткнулись на охрану. Нас обстреляли. Прячась от пуль, мы кинулись врассыпную, а когда стрельба затихла, я уже не смог найти своих товарищей. Оставшись один, я стал идти днем. Заходил в населенные пункты, в самые бедные дома, и меня там кормили, предупреждали об опасностях пути. Вскоре раненая нога сильно разболелась, я не мог идти дальше. К вечеру я доковылял до какой-то деревни и зашел в крайний дом. Хозяин-поляк отнесся ко мне с участием — в 1939 году он сам побывал в немецком плену и знал, что это такое. Хозяин спрятал меня на сеновале, но, поскольку деревня находилась неподалеку от железнодорожной станции и специального тоннеля для правительственных немецких поездов под усиленной охраной СС, долго держать беглеца в своем доме хозяин не мог. Узнав, что из-за сильной [271] боли в ноге я не могу идти, он посоветовал мне сесть на поезд, причем не доходя до станции, на повороте, где из-за подъема поезд сбрасывает скорость. Туда он меня и проводил.
