. Ольга Лебедушкина сравнивает Дом с Хогвартсом Гарри Поттера, тем местом, где находит себе приют и семью «главный ребенок – подросток – сирота – помеченный увечьем (шрамом на лбу)», и отмечает, что «герой – ребенок и герой – подросток за минувшее десятилетие стал одним из главных в современной прозе»
[231]. Кроме символического прочтения, которое, безусловно, прямо вытекает из этого весьма сложного и многопланового текста романа, главное в нем – образы конкретных детей, страдающих и просто живущих.
Невозможно и не нужно пересказывать сюжет книги. У нее, в общем, нет явного сюжета – тут дело не в действии, а людях, подростках, населяющих Дом, их раненых душах и будто «склеенных из кусочков» телах. Каждый из обитателей Дома – отдельная история, каждый, наверное, заслуживает отдельной книги, каждый заперт в Доме и в собственном страдающем, изувеченном теле. А там, где – то вовне, – другая жизнь, именуемая Наружностью, та, у которой «неуловимый запах материнского тепла, утреннего какао, школьных завтраков, а может, даже собаки или велосипеда»[232], равно притягательная и страшная.
Мы так и не знаем имен большинства героев книги, только прозвища – Курильщик, Лорд, Лэри, Стервятник, а то и Смерть. Прозвище дается новичку «крестным» и прилипает намертво. Подрастаешь, и у тебя появляется новое. Так беспечный и беззаботный Кузнечик вдруг становится загадочным, все и всех понимающим Сфинксом, а Смерть превращается в Рыжего, наводящего на всех ужас вожака Крыс. Только Слепой навсегда остается Слепым.
В доме живут Стаями, у каждой свой вожак, своя спальня и своя жизнь, а вместе получается Дом, вернее, улей, как говорит один из обитателей. «Стаи заменяют обитателям Дома семьи, которых они лишены. Для героев очевидно, что только в стае можно выжить. О прежней жизни и родителях никто из них и не вспоминает, так как только в Доме у ребят появляется настоящая семья, они чувствуют родственную связь не только друг с другом, но и с самими стенами дома»[233]. Но даже эти семьи существуют только до окончания школы, дальше – выпуск, новая жизнь, которая воспринимается скорее как смерть, чем как жизнь. Всякий уход вовне воспринимается как умирание. «Знаете, как здесь говорят о тех, кто ушел из Дома? Как о покойниках»[234], – замечает один из учеников. В этой другой жизни, за пределами Дома, они никому не нужны, и они, увы, прекрасно это понимают.
