Семён подошёл к окну. Небо было чистое, точно выметенное. Одно белое резвое облачко порхало, играя, рвалось на лоскутки и снова соединялось, шевелилось: вот оно взметнулось высоко, точно отдуло ветром светящуюся кисею.
Шум на стану потускнел: мотоцикл прошёл, трактора глухо рокотали в работе.
На скамье, около столовой, сидела Анна. Семён понял, откуда у него радость. На лице женщины и в чёрных тёплых глазах держалась странная нежность. Она смотрела вдаль, словно ожидая. Вот появился около неё Николай. Лицо женщины стало строгим и тревожным.
— Нагулялся? — спросила она безразлично. — Где же ты спал?
— Впритирку с землёй… — грубовато ответил тот. — Поесть бы мне…
— Вон как? Я думала, ты со свадьбы набит, как кожаный мешок…
Николай был пьян. Серые глаза, глубоко ушедшие под лоб, смыкались. Нижняя губа угрюмо выступала из-под рыжеватых густых усов. Голова, побеждённая хмелем, клонилась к столу. Внезапно подобравшись, он вскинул вверх голову и спросил:
— Директор приезжал? Сняли этого… Семёна-то… книгу нашу писаную, с бригадиров-то?
— За что?
— Всё ходишь вокруг него на копытцах? Он мужа и убить бы мог, тебе это ничего?
Анна внимательно посмотрела на мужа. В глазах её была такая тоска, что Семёну хотелось закричать.
— Колокольня ты, колокольня: забрякал опять! Болтает сутками, языка не положит! Я всё поняла: завидуешь ему! Смотри, душа без искры погаснет…
— Не пужай! До этого ещё долго! И не завидую я, только обидно: Семён Туканов геройство своё за мой счёт приобрёл: он тогда валенки мои сжёг, чтобы инженера спасти.
Анна удивлённо подняла брови. Помолчав, задумчиво произнесла:
— Геройство, Коля, не носовой платок, чтобы его на ленточки для бантиков разорвать да тебя оделить. — Вздохнув, она оценивающе окинула его взглядом. — Вот разница и выходит: он жизни не жалел, а о славе не думал, а ты на валенках славу заработать хочешь… поэтому ты и Бориса жениться сейчас уговорил, чтобы бригаду подвести, бригадиру навредить…
— Ты меня не тронь за обидное место!
Анна пренебрежительно махнула рукой:
— А у тебя, милый, за что ни хвати, — все больно. Счастье в руки тебе с кусочком хлеба не подадут…
Туканов стеснялся выйти и показать, что слышал всю ссору. Кроме того, ему было интересно: он так много выяснил для себя.
Валенки! Вот в чём дело! И верно, валенки для поездки тогда дал Николай. То были добротные новые валенки с длинными голенищами. Семён их сжёг. Обливал горючим и поджигал. Они тлели и давали тепло, около которого они с инженером отогревали руки, сведённые морозом. А потом оба легли в больницу.
