Настроение у Григория Васильевича упало. Он, конечно, понимал, что среди пяти десятков бывших бойцов дивизии встретить солдата с одной роты почти невозможно. Да и сколько раз пополнялась за войну дивизия, скольких она оставила в земле-матушке на своём пути к Победе! И Григорий Васильевич усталый и почти безразличный ко всему только подчинялся ходу встречи.
Когда Рындин поднялся на второй этаж в свой гостиничный номер, там уже был второй жилец, осанистый мужчина с пористым, налитым краснотой лицом – его Григорий Васильевич видел на приёме. Мужчина достал из портфеля бутылку вина и поставил на стол.
– Чего, парень, загрустил? Давай за мир во всём мире. И наших помянём.
Григорий Васильевич, поблагодарив, отказался, на что сосед не обиделся. Он налил себе полный стакан, выпил и, позвякивая медалями, ушёл. «Пойду, поужинаю» – сказал он, уходя.
Рындин долго не мог уснуть. Пришёл сосед, лёг и вскоре стал похрапывать, а Григорий Васильевич всё смотрел в темноту.
К памятнику ветеранов везли в двух автобусах, по полевой, в рытвинах, дороге. Сосед по номеру сел рядом с Григорием Васильевичем. Познакомились. Оказалось, что после фронта работал тот в шахте проходчиком. Григорий Васильевич вспомнил про Степана, давило сердце, стучало в висках. Он думал, что зря затеял эту поездку, что уж больше сюда его не заманишь.
– Вылезай, орлы! – весело скомандовал бойкий мужчина в форме водника. Никаким орлом Рындин себя не чувствовал, но, подчиняясь команде, стал в группу, которую собирал фотограф. Сфотографировались. Потом пошли к памятнику.
Памятник, изготовленный местными силами, был невысоким и сверху заканчивался пирамидкой. На плоской вертикальной стенке были укреплена рамка с портретами.
За оградой теснились немногочисленные зрители – пожилые женщины и дети – время было горячее, весеннее.
Выступил приехавший директор совхоза, потом гости, ветераны дивизии. Григорий Васильевич стоял, безучастно слушая взволнованные и потому бессвязные речи выступающих. Из задумчивости его вывела произнесённая фамилия – Васильев?
Рындин достал и надел очки, стал потихоньку протискиваться к памятнику. На него оглядывались, давали дорогу, и он, даже не читая фамилии на одном из портретов, узнал Степана. Портрет Степана был сделан, наверное, с довоенного фото: лихо вьющийся чуб, улыбающиеся губы, прищуренные, словно подмигивающие глаза.
– Здравствуй, Степан! – вполголоса проговорил Григорий Васильевич, не обращая внимания, слышит или нет кто-либо его слова из окруживших. – Вот и встретились.
