— От винта!
Мотор вздрагивает. Вот мелькнула лопасть, замерла, обратный полуоборот — круг первый, второй… И над лесом поплыл ровный и обещающий рокот.
Летчик молодцевато рубанул воздух рукой и повел машину на дорожку. Заревел мотор, и самолет прытко тронулся с места, побежал все быстрее и быстрее, поднимая свой хвост.
Я слышал обороты винта, и вдруг сердце мое тревожно сжалось — тяговая сила мотора слабее воздушного потока. Вижу, нутром ощущаю, как на предельных оборотах тужится мотор, но он бессилен против течения воздуха со стороны поляны в ущелье… Машину буквально на глазах засасывает в горный провал, вот колеса уже чиркнули по макушкам старых дубов… Машина рухнула в мглистый провал, раздался треск.
Сердце будто остановилось, а потом застучало до боли в висках. Я рванулся и побежал, не чуя под собой ног. Бежали все — беззвучно, с остановившимися глазами.
Все, конец, от самолета остались одни ошметки: в гармошку хвост, плоскости будто нарочно сложили вместе, впритык. Филипп Филиппович — живой! — растерзанный, в крови, возился у бензобака, стараясь предотвратить пожар.
…Весна спешит к теплу на высоких ходулях. Лес пахнет свежей жимолостью; дрожат, бьются почки, набухая от соков земли, лопаясь на глазах. Капель, капель, как перебор струн контрабаса. В ушах финал Девятой бетховенской симфонии, услышанной мною впервые и случайно на симфоническом концерте в Летнем саду Ялты. Оркестром дирижировал молодой, но уже знаменитый музыкант Натан Рахлин. Это было за пять часов до начала войны.
У Филиппа Филипповича черные круги под синими глазами. Он постарел, ремень на поясе подтянут на последнюю дырочку. Парень сгорает на глазах, уговаривает, чтобы его немедленно отпустили, доказывая, что он перейдет линию фронта и снова прилетит на фанерном самолете среди белого дня.
Думает Северский, думаю я. Как решиться, когда позади такой живой и горестный опыт: попытка за попыткой перейти линию фронта кончались неудачей. Наших связных будто Нептун проглатывал — заживо.
— А я пройду! — со страстью говорит летчик. — Сто и более раз пролетал линию фронта — туда и обратно; сверху хорошо видно, каждая извилинка земли на глазах. Пустите — пройду!
Он таки убедил всех нас, что дойдет, сквозь игольное ушко пройдет, но дойдет.
Ему поверили и проводили в путь-дорогу, трудную, чрезвычайно опасную.
В лесу зашумели ручьи и горные реки. С каждым часом темные полосы — проталины оттаявшей земли — пробирались все выше и выше. Яйла вся потемнела, а потом пошли за ней зеленя.
