— Добрый день, — проговорил терпеливо внимавший ему и деликатно стоявший в сторонке Дудин. — Если не ошибаюсь, перед вами «Старая Москва» Пыляева? Неужто кто-то сегодня сдал?
— От этого знатока-книгоеда нет никакой возможности что-либо скрыть, — кивнул Дудину, блеснув стеклами очков, Иннокентий Михайлович. — Он распознает название книги по формату, по сорту бумаги, а может быть, черт возьми, даже по запаху или излучаемым флюидам. Интуиция у него развита просто феноменально. Во всяком случае, цену он определяет, даже не открывая корешка. Страшный для нас, товароведов, человек, и слава богу, что таких спецов нет в УБХСС. Быстрее платите в кассу, Юрий Витальевич, а то он заставит меня передумать продавать вам Пыляева, — засмеялся Иннокентий Михайлович и многозначительно подмигнул.
Когда Юрий Витальевич уплатил за раритет и откланялся, Иннокентий Михайлович по-свойски пропустил Дудина за прилавок. Он подвинул ему стул, стоявший в нише, рядом с которой имелась специальная полка. Близилось время обеденного перерыва, и он прикрыл дверь в товароведку, чтобы никто не мешал их беседе.
— Ну, — глянул Иннокентий Михайлович с лукавой хитринкой и кивнул головой вслед недавнему гостю, — как ты думаешь, Володя, кто этот человек? Заглянул вроде бы мимоходом, уплатил три с половиной сотни за Пыляева в шнелевском переплете и был таков. Импозантная личность.
— Да, человек, судя по всему, с немалым апломбом. Наверное, какой-то деятель искусства, артист, — ответил Дудин, оглядывая с профессиональным интересом книжную полку, предназначенную специально для пользующихся особым доверием гостей.
— Артист, что и говорить, артист! — засмеялся Иннокентий Михайлович и от избытка чувств хлопнул ладонью по столешнице. — Причем на трагикомических ролях! Юрий Витальевич — приемщик бутылок в Столешниковом переулке! Мимикрия! Но как держится, шельмец, какого строит из себя сноба! Вот они, аристократы новейших времен, люди с деньгами, приобретающие антиквариат и библиотеки обнищавшей московской интеллигенции, — сделал он паузу, чтобы посмотреть, какой эффект произведут на Дудина его слова. — Нет, ты только представь: пришел ко мне со списком нужной ему литературы и отрекомендовался как доктор исторических наук, специалист по средневековому феодализму! Ей-богу, я ему сперва и впрямь поверил, даже и тени сомнения не было. Сперва не было, но через несколько минут, когда я заговорил с ним о конкретных исторических нюансах, о кризисе средневековой Руси, у меня зародилось некоторое сомнение; Юрий Витальевич сослался на то, что у него через два часа назначен коллоквиум, оставил список и был таков. Я решил: уж не обидел ли его своими дилетантскими рассуждениями и плебейским взглядом на исторические проблемы? А потом один человек открыл мне глаза, мы славно посмеялись, но я умолял его не выдавать никому тайны нашего мнимого господина «профессора», и ему до сей поры невдомек, что не только он один разыгрывает спектакль. Пусть думает, что я ему поверил, пусть считает, что провел меня за нос; эта маленькая игра, невинная шалость, доставляет мне порой удовольствие, я провоцирую его на велеречивые рассуждения, обращаюсь иногда якобы за консультацией и выслушиваю с серьезнейшим видом невероятнейшую ахинею. Как говорится, маленький домашний театр своего собственного разлива, но я вынуждаю его готовиться ко всякому очередному спектаклю. Вот увидишь, в следующий раз он непременно вернется к разговору о Сухаревой башне и Сретенских воротах. Уж что-нибудь да прочтет, вооружится кой-какой информацией и ударится в рассуждения, а порассуждать, стервец, любит. Через годик образую его, так и впрямь возомнит себя знатоком. А сейчас, представляешь, книги в мягком переплете он не покупает, подавай ему только в коже с бинтами и золотым тиснением. Но если попадается экземпляр в шикарном переплете — берет, анафема, даже не глядя на цену. Вкладывает капитал господин «профессор», ну а заодно заботится и об интерьере своего домашнего кабинета. Надо тебе сказать, изредка он книги по русской истории все же почитывает. Давеча поделился со мной по секрету, что в душе он — отпетый монархист. Ну я ему, конечно, сразу выложил трехтомник стихов двоюродного брата государя — великого князя Константина Константиновича и изданную в шикарном переплете драму «Царь иудейский». Пробил в кассу две сотни и умчался, счастливый до безумия. Нахватался вершков; он тебе выложит все и про Первую, и про Вторую государственную думу, про трудовиков, кадетов, социал-революционеров, социал-демократов, прогрессистов и анархистов-уклонистов, но понимание эпохи, связь времен ему недоступны…
